История русской психиатрии до революции /120/, советской психиатрии /122/ и, в особенности, ее политическое использование /121/ были прослежены во Франции в серии статей Cyrille Koupernik, французского психиатра, родившегося в Петрограде, и одного из главных организаторов Международной ассоциации против политического использования психиатрии (IAPUP). Читатель смог бы также обратиться к интервью, которое он дал газете «Монд», опубликованному 11 сентября 1991 года под заголовком «Психиатрическое преступление против человечности» /157/, и которое представляет собой замечательное обобщение этого драматического вопроса.

В 1978 г. мы могли прочитать свидетельство о жизни диссидента, опубликованное В. Буковским, «обменянным» на руководителя чилийской компартии Луиса Корвалана, под заглавием, заимствованным из стиха Экклезиаста (1.6): «…И ветер возвращается на круги своя» /31/.

Публикация документов ускоряется.

В 1979 г. «Международная Амнистия» опубликовала материалы «Психиатрические злоупотребления в СССР» /6/.

В 1989 г. IAPUP опубликовала брошюру «О советской тоталитарной психиатрии» /94/ д-ра Семена Глузмана, украинского психиатра, приговоренного к семи годам ГУЛАГа за проведение им контрэкспертизы генерала П. Г. Григоренко.

Изданный Van Voren сборник «Советские злоупотребления в эпоху М. С. Горбачева» /217/ утверждал, что злоупотребления продолжались, несмотря на перестройку, в противоположность Элеоноре Горбуновой, которая, наоборот, утверждала, что в этот период был достигнут прогресс: «Советская психиатрия: уроки перестройки» /95/. Вскоре после Афинского конгресса David Cohen рассмотрел эти положения в книге «Советская психиатрия» /42/.

Но авторы большинства этих публикаций рассматривают вопрос в общем виде, подходя к нему с этической точки зрения, и не подвергают научному критическому анализу понятие вялотекущей шизофрении.

С другой стороны, руководящие деятели Советской Психиатрической Ассоциации, как в тот период, когда они отрицали злоупотребления, так и тогда, когда они их признали, не завязывали дискуссию, которая могла бы им позволить частично оправдаться, представив некоторые случаи этих незаконных госпитализаций как результат применения ошибочной диагностической категории.

Как мы сказали в предыдущей главе, А. В. Снежневский представил западным психиатрам эту вялотекущую шизофрению как форму дебюта, аналогичную латентной шизофрении E. Bleuler, но имеющую любопытную особенность — не развиваться, оставаясь ограниченной только лишь продромальными проявлениями. Таким образом, проявления, обычно рассматриваемые как шизофренические, в строгом смысле, не появлялись никогда. Эта концепция, которую А. В. Снежневский с М. Вартаняном имели возможность представить более детально по-английски, рассматривалась западными психиатрами как неприемлемая, поскольку она значительно расширяла понятие шизофрении, по мнению франкоязычных психиатров, и так уже чрезмерно расширенное в англоязычных школах. Разумеется, что пациенты, которым был поставлен диагноз латентной шизофрении в Москве, не рассматривались как шизофреники на Западе на основании принятых там диагностических критериев, которые будут вскоре официально закреплены в 9-м издании Международной классификации болезней (МКБ-9).

Превосходный пример этого дает нам экспертиза, проведенная 6 апреля 1970 г., в отношении поэтессы Н. Горбаневской, обвиненной в связи с манифестацией на Красной площади 25 августа 1968 года по статье 190.1 Уголовного Кодекса РСФСР. Если бы обследуемая неоспоримо страдала психопатологическими расстройствами, обуславливающими необходимость медицинской помощи и госпитализации (генетик Ж. Медведев⁶⁵, который сам был помещен в психиатрическую больницу, и генерал П. Г. Григоренко отмечают, что «замечательное» развитие государственной системы здравоохранения после Октябрьской революции, гарантирующее медицинскую помощь широким массам граждан, позволило также использовать ее в репрессивных целях, когда все медицинские записи предоставлялись в распоряжение судебных экспертов при отсутствии «буржуазной» врачебной тайны), то это должно быть видно при чтении их клинического описания. Но в этом случае, советские эксперты, — говорящие только об «изменениях мышления, эмоций и способностей к критике, характерных для шизофрении», как раз ничего подобного и не показывающих, — делают вывод о шизофрении с медленным развитием. Если нельзя сказать определенно, что это шизофрения, то, наоборот, несомненно, что это «нечто» развивается медленно, потому что через пятнадцать лет, после первых депрессивных проявлений, нет никакого признака диссоциации! Кроме того, эта экспертиза грешит в судебно-медицинском плане, поскольку она не установила связи между действием, повлекшим за собой обвинение, и психической болезнью, могущей его объяснить, в соответствии с принципами, которые защищал тот, имя которого было присвоено институту, в котором проводилась эта экспертиза — В. П. Сербский. И наконец, лечение расстройств, указываемых экспертами, в обосновании вывода о юридической невменяемости, по всей видимости, не требует помещения обследуемой (Н. Горбаневской) в психиатрическую больницу.

Этот пример показывает, что осуждение имевшего место в СССР использования психиатрии в политических целях должно опираться не только на этические соображения, но и на научную критику понятия вялотекущей шизофрении.

Это хорошо понял В. Буковский, который сам был объектом перебранки экспертов, и остроумно рассказывает нам об этом: «Что касается меня, то я рисковал навечно застрять между Москвой и Ленинградом. Борьба между школами психиатрии двух столиц достигала тогда своей высшей точки. Ленинград не признавал ни авторитета А. В. Снежневского, ни его скрытой шизофрении… Вопреки своему желанию я превратился в объект их научной ссоры, и пока она продолжалась, я должен был оставаться запертым. Я не думаю, что Снежневский создал свою теорию скрытой шизофрении специально для нужд КГБ, но она чрезвычайно хорошо отвечала потребностям хрущевского коммунизма».

Что касается нас, то мы готовы разделить мнение В. Буковского по этому вопросу и думать, что репрессивный аппарат проник в теоретически слабое место, а не московская психиатрия умышленно совершила научный подлог, чтобы сделать возможным использование психиатрии для репрессий против диссидентов. Впрочем, это не мешает В. Буковскому говорить о ней с сарказмом: «Согласно этой теории, это социально опасное заболевание могло развиваться крайне медленно, не проявляясь внешне никаким образом и не ослабляя интеллект больного, и только А. В. Снежневский и его ученики были способны его диагностировать. Естественно, КГБ старался сделать так, чтобы последователи мэтра фигурировали как можно чаще в числе экспертов, привлекаемых для участия в политических делах, и постепенно, к 70-м годам, А. В. Снежневский практически подчинил себе всю советскую психиатрию. Но в 1964 году его рассматривали в Ленинграде как простого шарлатана, и все его «шизофреники», когда они приезжали из Москвы, немедленно выздоравливали!..».

Сегодня, когда А. В. Снежневского уже нет, и он больше не может защищаться, легко можно сделать его единственно ответственным за все то зло, которое явилось следствием сущности того, что он описал; это, впрочем, и делали некоторые уполномоченные представители Советской Психиатрической Ассоциации на Афинском Конгрессе. Но следовало бы узнать, не разделяли ли некоторые из его учеников эти взгляды искренне, и не было ли обратных случаев, когда другие «эксперты», не одобряя эти взгляды, остерегались их критиковать, по крайней мере, публично. Такова, опять же, согласно В. Буковскому, позиция пресловутого профессора Лунца, подполковника КГБ. Диссидент, рисующий такой же удивительный портрет Даниила Романовича Лунца, как описание их взаимоотношений, пишет: «Он не признавал теорию А. В. Снежневского, согласно которой существовали только шизофреники, по крайней мере, маскированные, то есть, такие, у которых один только А. В. Снежневский мог распознать шизофрению. В этой теории Лунц вполне обоснованно видел угрозу для своего «ювелирного» мастерства. Кому он мог быть полезен со всеми его тонкостями, если любой пациент становился шизофреником, когда его показывали А. В. Снежневскому?» /31, с. 381/.

Harold Merskey, Bronislava Shafran, которые посвятили «вялотекущей шизофрении» обзор в «Британском журнале психиатрии», обнаруживают не менее 19 публикаций по этому вопросу в «Журнале невропатологии и психиатрии имени С. С. Корсакова» между 1980 и 1984 гг., из которых 13 подписаны советскими авторами, причем, эти статьи не вносят ничего нового по сравнению с докладом об этом А. В. Снежневского. Эта верность Московской школы в отношении спорной концепции, в тот самый момент, когда она вызывает такую критику со стороны научного сообщества, удивительна. C. Koupernik указывает в библиографии к своей статье «Политическое использование психиатрии в Советском Союзе» /121/ на опубликованный в 1987 г. труд А. Б. Смулевича, который тогда был одним из руководителей Института психиатрии Академии Медицинских Наук в Москве. Заглавие этого труда — «Малопрогредиентная шизофрения и пограничные состояния» — указывает направленность, принимаемую Московской школой: сближение вялотекущей шизофрении и пограничных состояний. Но описание этих состояний как раз имело целью обосновать то, что называемые до сих пор псевдоневротические шизофрении должны теперь считаться входящими в группу шизофренических психозов.