Медицинский факультет Московского университета в годы учения в нем Кандинского (1867—1872 гг.). Студент-разночинец как центральная фигура студенчества. Борьба реакционной и прогрессивной профессуры. Постановка преподавания и характеристика преподавательского состава. Влияние на мировоззрение В. X. Кандинского профессоров-материалистов А. П. Богданова и А. И. Бабухина Г. А. Захарьин и А. Я. Кожевников — учителя В. X. Кандинского. Отражение их клинических концепций в последующей врачебной деятельности В. X. Кандинского. Студенческое революционное движение. Полунинское дело.

Итак, завершился гимназический период жизни Кандинского.

В 1867 году он поступает в Московский университет на медицинский факультет. Начинается пора подготовки к выбранной им профессиональной деятельности врача. Что побудило его выбрать эту гуманную профессию служения человеку? Из приведенных данных о школьных товарищах видно, что Кандинский был одинок в этом своем выборе. Только он вступил на столь трудную стезю врачебной деятельности, но одновременно дающую большое удовлетворение. Значит не пример товарищей, как это часто бывает, повлиял на него в выборе основного жизненного пути.

Не было это и семейной традицией. Мы уже характеризовали большую семью Кандинских, как крупных купцов Сибири, занимающихся торговой деятельностью, да и роднились они большей частью с такими же видными сибирскими купцами, оставаясь в кругу купеческой среды. Правда, ближе к нашей современности, молодые поколения Кандинских отрывались от этой среды и посвящали свою жизнь различным творческим профессиям. Но опять-таки среди потомков Кандинских нам известны главным образом представители различных видов искусства, особенно художники.

Из врачей Кандинских можно указать только на Ивана Ивановича Кандинского, племянника В. X. Кандинского, сына его брата Ивана, проживавшего в Москве. Но последний стал значительно позднее врачом и потому не мог служить примером.

Исходя из всех данных, которыми мы располагаем, в частности из особенностей личности Кандинского, можно высказать предположение, что выбор им медицинского факультета Московского университета, посвящение своей жизни профессии врача не зависели от какой-либо одной и вдобавок внешней или случайной причины. Все, что делал Кандинский, характеризовалось удивительной целенаправленностью, чрезвычайной продуманностью и исключительной самостоятельностью. Выбор им дальнейшего жизненного пути в области медицины был обусловлен, мы полагаем, именно этими его качествами.

О жизни Кандинского в период его учебы в Московском университете есть ряд сведений. В Московском государственном архиве нами было найдено его личное дело, но, к сожалению, по сравнению с личными делами других студентов более бедное. В нем содержались прощение о приеме на медицинский факультет Университета, метрическое свидетельство о рождении, справка о разрешении проживания в любых местах России, как принадлежащего к семье, имеющей почетное гражданство и аттестат об окончании 3-й Московской гимназии, дающий ему право поступления в Университет без предварительных испытаний. Кроме личного дела Кандинского в Московском центральном государственном архиве нам удалось также обнаружить еще несколько документов, характеризующих ею как студента.

Но о самом Университете того времени, когда в нем учился Кандинский, имеется богатый литературный и архивный материал, позволяющий судить о господствующей идейно-политической атмосфере, общественном лице и квалификации его профессорского состава, о жизни, настроениях студенчества и общественно-политических его выступлениях. Ознакомление с жизнью Университета оказалось весьма полезным для лучшего понимания студенческого этапа биографии Кандинского.

Располагая более полными данными о жизни и творчестве Кандинского в последующее время, когда он стал на путь самостоятельной жизни, а также имея возможность познакомиться по историческим исследованиям с общественной и академической жизнью Московского университета в период его учебы, а главное, сопоставляя эти данные, мы получили возможность понять период его студенчества и значение в формировании Кандинского как ученого, врача и общественного деятеля.

Можно думать, что, переступая порог Московского университета, начиная жизнь студента, Кандинский, как и многие его сверстники, испытывал радостные чувства и большие ожидания.

Сравнительно небольшое время прошло с того дня, когда Московский университет отпраздновал в 1855 году славный столетний юбилей своего существования. Сколько выдающихся представителей науки, передовых общественно-политических деятелей и революционеров, любимых народом писателей получили свое образование и воспитание в стенах Московского университета. Среди них была значительная часть декабристов, к которым после их ссылки в Сибирь проявляли в семье Кандинских, как мы уже об этом упоминали, дружеское расположение. Воспитанником Московского университета был и А. И. Герцен, связи и общение с которым поддерживали прогрессивные люди Сибири, в том числе представители семьи Кандинских.

И хотя Кандинский прожил в Сибири только свое детство и начальные годы отрочества, он не мог не испытывать, как уже отмечалось, благотворного влияния, которое оказывали на близких и родных ему людей ссыльные революционеры, не мог не вспомнить об этом и поступив учиться в Университет.

Что же собой представлял Московский университет в 1867—1872 гг., когда в нем учился Кандинский?

После крестьянской реформы 1861 года дворянский состав учащихся в нем студентов сменился в значительной своей части. Центральной фигурой стал студент «разночинец». Хорошо характеризует этот новый общественный слой С. Я Елпатьевский. «Разночинец — это дворянин, ушедший из своего дворянства, поповский сын, не пожелавший надеть стихарь и рясу; купец, бросивший свой прилавок; «мужик», ушедший от сохи и приобщившийся к образованию; генеральский сын, чиновничий сын».

Таким образом, понятие «разночинность» прежде всего указывает на пестроту и разнородность по происхождению того социального слоя, который вышел на арену общественно-политической деятельности после отмены крепостного права и который, вместо привилегированной дворянской касты, стал преобладать в высших учебных заведениях России. В своей работе, посвященной московскому студенчеству и его роли в общественно-политической жизни России второй половины XIX века, П. С. Ткаченко дает яркую характеристику трудной жизни студента-разночинца того времени. «Разночинцы тянулись к науке, к культуре, пишет он. Желая получить образование, талантливые юноши устремлялись в столицы: Петербург и Москву. Они учились на гроши, массами гибли от нищеты и политического произвола… Свидетельства современников полны примерами, поистине бедственного положения московского студенчества… Чтобы внести плату (за нравоучение), многие студенты продавали все, что имели, даже книги и платье… Все это свидетельствовало о значительной демократизации студенчества Московского университета в начале 60-х годов. Несмотря на бедность, лишения и полицейские преследования,— заключает автор,— лучшая часть студенчества стремилась посвятить себя науке и борьбе во имя народа. Близкие к народу, смелые и настойчивые, с дерзкими мечтами, разночинцы вступали в борьбу с полицейским произволом царской России, против казенного университетского режима.

Такова была студенческая среда, в которой жил Кандинский в 1867 году, поступив в Московский университет.

Он сам принадлежал к армии разночинцев и разделял ее бедственное материальное положение. Как свидетельствует в своем некрологе на смерть Кандинского А. Роте, Кандинский в связи с внезапным разорением его семьи испытывал сильную нужду. «Он боролся с жизненными заботами и трудностями, которые он побеждал мужественно и с выдержкой».

Мы не располагаем конкретными сведениями о быте Кандинского в период учебы в Университете и потому позволим себе привести несколько ярких зарисовок жизни студентов того времени, чтобы этим по возможности приблизиться к его жизни.

Красочно описан быт студентов того времени у автора известных очерков «Москва и москвичи» В. Гиляровского. «Студенты, писал он, в основной своей части, еще с шестидесятых годов, состояли из провинциальной бедноты из разночинцев, не имевших ничего общего с обывателями, и ютились в «Латинском квартале» между двумя Бронными и Палашевским переулком, где немощенные улицы были заполнены деревянными стройками с мелкими квартирами. Кроме того, два больших заброшенных барских дома дворян Чебышевых с флигелями, на Козихе и на Большой Бронной почти сплошь были заняты студентами…».

В студенческом обиходе, указывает Гиляровский, эти дома носили название «Чебышевская крепость», или «Чебыши». «В каждой комнатушке студенческих квартир «Латинского квартала» жило обыкновенно четверо студентов. Четыре убогие кровати, они же стулья, столики для книг. В семидесятых годах формы у студентов еще не было, но все-таки они соблюдали моду и студента всегда можно было узнать и по манерам и по костюму. Большинство, из самых радикальных, были одеты по моде шестидесятых годов: обязательно длинные волосы, нахлобученная таинственно на глаза шляпа с широченными полями и иногда — верх щегольства — плед и очки, что придавало юношам ученый вид и серьезность…». Примерно таким же образом описывает внешний вид студентов, уже цитированный нами автор книги «Из прошлого» Н. В. Давыдов: «Студенты, уже без формы, в статском, разгуливали по бульварам с такими длинными волосами, что любой дьякон мог им позавидовать; рядом с косматыми студентами появились — это было уже совершенной новостью,— стриженые девицы в синих очках и коротких платьях темного цвета». Тот же автор пишет о том, где преимущественно питались студенты: «Тогдашнее студенчество всего более посещало «Русский трактир»…, помещавшийся на Моховой, близ Университета. В дообеденные часы ежедневно можно было застать в этом трактире компанию студентов, играющих на биллиарде и тут же закусывающих».

Мы не знаем, жил ли Кандинский в «Латинском квартале» и именно в «Чебышах». Возможно он носил не длинные волосы, а стригся коротко и не надевал шляп с «широченными полями» и даже питался не в «Русском трактире». Но в одном мы твердо убеждены, что его студенческая жизнь не была жизнью богатого купеческого сынка пли обеспеченного дворянина, а жизнью студента-разночинца со всеми ее трудностями и это определяло его демократические настроения, которые нам известны на основе изучения его жизни по окончании Университета.

Касаясь учебы Кандинского в 3-й Московской гимназии, был отмечен тот факт, что, начиная со второй половины 60-х годов, в средней школе отчетливо выявилось усиление реакции, жесткое пресечение всяких либеральных начинаний в преподавании. Мы также писали, что либеральные традиции в этой гимназии, поддерживаемые ее директором П. В. Гривцовым и большей частью учителей, не давали учащимся, в том числе и Кандинскому, сильно чувствовать новые реакционные веяния и реакционною политику в средней школе. Но реакция подняла голову и обрушилась со всей силой на прогрессивные тенденции в обучении и просвещении не только в средней школе, но и в высших учебных заведениях, да и во всех областях культурной жизни.

Наступление реакции захватило и Московский университет, причем особенно это проявилось как раз в 1867 году, в год поступления туда Кандинского.

Приведем красноречивый документ, иллюстрирующий это положение. Речь идет о письме известного историка В. О. Ключевского 9 февраля 1867 года своему другу по совместной учебе в Пензенской семинарии П. П. Гвоздеву. «Пишу со стесненным сердцем, с тяжестью на душе, какую я испытывал только в самые тяжелые минуты жизни. Перенесись мыслью в наш университет, припомни кое-что из говоренного мною тебе и внемли. Сол., Чич, Дмтр., Кап., Рачин. и Бабе, подают в отставку, и… и… одобрение этих гадостей министром. Во главе этого гадкого большинства стоят ректор, Леонтьев, Юркевич и Любимов: это самые крупные подлецы. Затем о значении этого события суди на следующих основаниях: большинство выходящих принадлежат юрид. факультету, и после них смотри кто остается на этом и без того бедном профессорами факультете старейшего русского университета: дура-ректор, совершенно тупой Никольский…, меньше чем недалекий Беляев, да ни рыба, ни мясо Мильгаузен… Проф. ботаники Рач.— также один из самых любимых студентами. Я не передаю тебе подробностей: тяжело написать и то, что ты читаешь теперь на этом листке… Дело, вероятно, получит еще развитие… Старейший русский университет уподобляется оборванной вдовице, лишаясь лучших людей, державших светоч мысли науки; обращаясь к остающимся дымным-ночникам, ты прибавишь: уподобился ободранной и блудной воровице».

Это эмоциональное письмо Ключевского отражало только один из репрессивных актов в отношении передовой профессуры университета.

Выстрел бывшего студента Московского университета Каракозова в Александра II явился сигналом для развертывания решительного наступления реакции на университеты под лозунгом: изгнать из них крамолу, превратить в послушных проводников реакционной правительственной политики. Министр — народного просвещения А. В. Головнин, слабый человек, склонный к либерализму, заменяется графом Д. А. Толстым, который, не брезгуя никакими средствами, был способен «железной рукой» навести в университетах «порядок». В действующий к тому времени Устав Университета 1863 года, в котором правительство после студенческих волнений 1861 года вынуждено было пойти на некоторые уступки, циркулярами Министерства вносились поправки, вытравляющие немногие либеральные элементы этого Устава. Так, например, «Правилами» от 26 мая 1867 г. Совет университета обязан был сообщать полиции о «неблагонадежных» студентах. Планировался самый тесный контакт руководящих органов университета с полицией и жандармерией. Для этого было необходимо, чтобы профессорами и преподавателями Университета стали не свободомыслящие, успешно развивающие науку ученые, а «исполнительные и натасканные в научном жаргоне чиновники», проводящие политику правительства.

Вот что правдиво писал об этой мрачной полосе жизни Московского университета сам попавший под удар упоминавшийся нами профессор Б. Н. Чичерин, крупный ученый-историк, отнюдь не либерал, но с характером независимым и смелым и потому власть имущим неугодный. «Правительство,— говорит он в своих воспоминаниях,— сыпало на университеты удар за ударом, поддерживая в них пошлость и невежество, отдавая университеты на жертву низменным интересам и гнусным интригам… Настало владычество старых, погрязших в рутине прежнего порядка. Большинство сомкнувшееся вокруг «Московских ведомостей» было упоено успехами своего патрона… приобретало ему все больше и больше приверженцев… Больно было присутствовать при падении университета, и противно было дышать этим смрадом».

Но не только крайне реакционная, мрачная идейно-политическая и морально угнетающая атмосфера характеризовала Московский университет в первые годы учебы в нем Кандинского. Не суждено также в полной мере сбыться мечтам и надеждам юноши постигнуть сложные медицинские знания из уст самых передовых ученых, «столпов науки».

К сожалению, состав профессоров в конце 60-х годов на медицинском факультете был не только по своей идейно-политической характеристике преимущественно реакционным, но и по своей квалификации частично неудовлетворительным. Касаясь именно этих последних шестидесятых годов прошлого столетия, В. И. Орлов писал: «Московский университет оказался обойденным в области естественных наук по сравнению с Петербургом, который блистал именами… Уступал Московский университет и Новороссийскому…».

Об известной отсталости преподавания на медицинском факультете Московского университета можно судить по воспоминаниям П. Ф. Филатова, который учился там в те же годы, что и Кандинский.

Хотя мемуары не всегда являются надежным источником исторических исследований, но сравнение их со сведениями других авторов, позволяет прийти к заключению, что приводимые Филатовым живые, образные описания профессоров и преподавателей во многих случаях правильны и убедительны. Мы не имеем возможности широко цитировать рассказ Филатова о том, как тогда читались лекции, проводились практические занятия и экзамены по разным предметам. Укажем только, что он нарисовал убийственные портреты и вскрыл убожество преподавания ряда «именитых» тогдашних профессоров, к сожалению, по некоторым основным предметам.

В воспоминаниях Филатова фигурируют профессора, зачитывающие лекции по тетрадкам с весьма устаревшим и одинаковым из года в год текстом, примеры чудачества и самодурства профессоров на экзаменах, недопустимая в санитарном отношении обстановка на практических занятиях по препарированию на кафедре анатомии трупов и в хирургической клинике, «допотопное» оборудование некоторых теоретических кафедр. Он приводит также случаи недопустимого, негуманного и даже жестокого обращения некоторых профессоров с больными.

Вряд ли стоит приводить имена таких заскорузлых, переживших себя педагогов и названия кафедр, которыми они заведовали.

Такова мрачная картина преподавания на медицинском факультете, нарисованная одним из современников Кандинского, поступившего в Университет почти одновременно с ним. Здесь нужны все-таки некоторые оговорки. Следует учитывать, во-первых, выраженную текучесть профессорского состава.

В течение пяти лет, когда учился Кандинский в университете (1867—1872 годы) произошли значительные изменения в составе профессоров. 70-е годы характеризовались значительным обновлением Университета за счет молодой профессуры, побывавшей за границей в лучших клиниках и лабораториях и внесших новую живую струю в преподавание. И Кандинский смог частично воспользоваться в конце своего пребывания в Университете плодами таких счастливых перемен.

Во-вторых, в нарисованной Филатовым несколько избыточно мрачной картине были, как и он сам отмечал, светлые места. В частности, на младших курсах преподавали выдающиеся ученые, вошедшие в историю отечественной медицинской науки. Эти профессора, как и пришедшие позже молодые творческие силы, вдохновляли студенчество, расширяли его общий и медицинский кругозор, прививали передовые медицинские знания. Мы увидим дальше, что именно они определили медицинское мировоззрение Кандинского и дальнейшие пути его на медицинском поприще.

Здесь прежде всего следует назвать выдающегося ученого и общественного деятеля Анатолия Петровича Богданова, ведавшего кафедрой зоологии. Старейшему зоологу, «первому дарвинисту» в России А. П. Богданову принадлежат также заслуги в создании отечественной антропологии. Он воспитал целую плеяду видных ученых зоологов и антропологов (Д. Н. Анучин, В. М. Шимкевич, М. А. Мензибир и др.). С его именем связано развитие первых антропологических учреждений в России. Он был непримирим в отстаивании позиций материализма в естествознании и выступал с критикой теории расизма. По инициативе А. П. Богданова в 1865 году создано Общество любителей естествознания, антропологии, этнографии и организованы выставки: этнографическая (1867), политехническая (1872), антропологическая (1873). А. П. Богдановым были заложены основы политехнического музея. Он много сделал в области популяризации естественнонаучных знаний.

Из профессоров, у которых учился Кандинский в первые годы своего пребывания в Университете, надо также назвать основоположника московской школы гистофизиологов и бактериологов Александра Ивановича Бабухина. Убежденный материалист, он пропагандировал экспериментальный метод изучения явлений природы, признавал неограниченные возможности ее познания человеком. Его богатые по содержанию и блестящие по форме лекции привлекали не только медиков, но и студентов других факультетов. Он оказал огромное влияние на видных морфологов и выдающихся клиницистов того времени. Это о нем писал Г. А. Захарьин: «Бабухин — это талант, сила, свет, красота».

Важно выяснить, как повлияли на Кандинского эти выдающиеся ученые, его педагоги.

Влияние на Кандинского А. П. Богданова и А. И. Бабухина, двух замечательных его учителей на первых курсах медицинского факультета Московского университета, в период, когда закладывается теоретический фундамент специальных врачебных знаний, можно отчетливо проследить в его дальнейшей научной и практической деятельности в области психиатрии.

Забегая несколько вперед, укажем, что Кандинский черпал опору для своих материалистических взглядов, с одной стороны, в учении Ч. Дарвина с его историческим подходом к развитию органического мира, а с другой стороны, он опирался главным образом на данные физиологии человека, на изучение физиологических основ психической деятельности.

Именно эти воззрения Кандинского находятся в согласии с материалистическими взглядами А. И. Богданова, получившими свое конкретное выражение в защите и развитии идей Ч. Дарвина. У А. И. Бабухина и его школы Кандинский воспринял патофизиологический подход с физиолого-клинической направленностью, так импонировавшей современникам-клиницистам.

Можно допустить влияние А. П. Богданова на Кандинского еще в одном отношении.

Как будет показано в последующих главах, вступив на путь самостоятельной врачебной и научной деятельности, Кандинский с самого начала активно участвовал в работе научных медицинских обществ, признавая эту работу важной и полезной. Он же с увлечением отдавал всего себя научно-просветительной деятельности, пропаганде научных знаний. В этом тоже сказалось влияние А. П. Богданова.

Наше предположение в какой-то мере подтверждает и тот факт, что Московское медицинское общество, в организации и деятельности которого, как и в проводимой им научно-просветительной работе в 1874—1875 гг., принимал большое участие В. X. Кандинский, базировалось на территории Политехнического музея, созданного А. П. Богдановым.

Конечно, не только А. П. Богданов оказывал такое влияние на Кандинского.

Следует указать, что общая атмосфера в кругу прогрессивных профессоров того времени характеризовалась высокими общественными устремлениями, демократичностью и просветительством. По инициативе ученых Москвы одно за другим возникали научные общества, ставящие своей целью содействовать самостоятельному развитию естествознания в России, чтобы это знание из кабинета ученого поступало в массу народа и становилось его умственным достоянием.

Коротко остановимся на клиническом образовании, которое получил Кандинский. В тот период преподавание клинических дисциплин на старших курсах различалось по своему уровню и качеству и зависело от состава преподавателей и состояния стационаров, являющихся базами для разных клиник. В 1845 году в связи с ликвидацией Московской медико-хирургической академии в ведение Московского университета перешли ее базы на Рождественке и в Ново-Екатерининской больнице у Петровских ворот. На Рождественке были размещены две факультетские клиники (терапевтическая и хирургическая) на 60 коек каждая и акушерская клиника на 30 коек. Впоследствии к ним добавилась детская клиника на 20 коек.

В Ново-Екатерининской больнице были сосредоточены госпитальные клиники — терапевтическая и хирургическая по 110 коек каждая. Позже там же организованы еще кожно-венерическая клиника на 30 коек и нервная клиника — на 20 коек. Полное представление о постановке преподавания на этих клинических базах и о составе преподавателей дает обширная литература, относящаяся к тому периоду времени.

Вряд ли целесообразно деятельное освещение клинического преподавания в период времени, когда Кандинский проходил свою клиническую подготовку. Ограничимся только обсуждением некоторых, как нам кажется, наиболее важных вопросов.

Какой был уровень клинического образования на медицинском факультете Московского университета и получил ли Кандинский при его окончании достаточную солидную клиническую подготовку? Ответить на этот вопрос можно положительно. Учитывая состояние медицинской науки того времени, следует считать, что уровень клинического образования, которое получил Кандинский, был достаточно высоким.

Не подпадали под эту общую положительную оценку только некоторые клинические дисциплины. Но изъяны в преподавании их с лихвой компенсировались высоким уровнем лекций и хорошей организацией обучения на многих клинических кафедрах, часть из которых возглавляли выдающиеся клиницисты, ученые с мировым именем. Из них мы считаем важным прежде всего указать на Григория Антоновича Захарьина, ведавшего в течение многих лет факультетской терапевтической клиникой и на Алексея Яковлевича Кожевникова, преподававшего нервные и душевные болезни.

Отметим те основные моменты, которые могли привлечь симпатии В. X. Кандинского к нашему выдающемуся клиницисту-терапевту. Известно, что лекции Г. А. Захарьина, его клинические разборы производили на студенческую молодежь, да и не только на нее, неизгладимое впечатление. Сила этого впечатления вероятно сыграла известную роль в том, что Кандинский выбрал терапевтическую тему для своего конкурсного сочинения о желтухе, за которое ему была присуждена на четвертом курсе серебряная медаль (14). Интерес к терапии, вызванный лекциями Г. А. Захарьина, видимо, обусловил и то, что в числе трех высших в то время отметок «удовлетворительно с отличием», полученных Кандинским на выпускных экзаменах, одна пришлась на предмет «Госпитальная терапевтическая клиника».

И, наконец, этим же, возможно, обусловлено то, что ранний этап врачебной деятельности Кандинского по окончании Университета, начался работой в качестве врача-терапевта. Однако впечатляющая сила лекций и клинических разборов Г. А. Захарьина определялась не только его высокой талантливостью как лектора, но главным образом и теми теоретическими и клиническими взглядами, которые выражали его общие медицинские концепции.

Что же импонировало Кандинскому в этих концепциях А. Г. Захарьина? Чтобы ответить на поставленный вопрос, необходимо исходить из объективного рассмотрения научных воззрений Кандинского, отраженных в его творчестве, и из детального анализа его жизнедеятельности.

С известной степенью уверенности мы полагаем, что теоретические и общие клинические воззрения Г. А. Захарьина брались Кандинским на вооружение и отражались в его научной деятельности.

Как известно, Г. А. Захарьину принадлежит творческая разработка предложенного еще основоположником русской клинической медицины М. Я. Мудровым «метода опроса». Сущность этого метода заключается в признании большого значения подробного, методически продуманного, собирания анамнеза как средства выяснения развития заболевания, определения этиологических факторов воздействия среды и как пути к целостному пониманию больного. «Метод опроса» или «анамнестический метод» следует рассматривать как метод общеклинический. И справедливо в этом плане пишет Б. Д. Петров, что «Ученики Захарьина были знаменитый педиатр Н. Ф. Филатов, крупный невропатолог А. Я. Кожевников, выдающийся гинеколог В. Ф. Снегирев, блестящий клиницист А. А. Остроумов».

Мы добавим к этому списку учеников Г. А. Захарьина и В. X. Кандинского, который, как будет показано далее в главе «Клинические воззрения В. X. Кандинского», являлся приверженцем «метода опроса» и проявил большое мастерство в его использовании.

Но «анамнестический» метод не только не противопоставлялся, а, напротив, сочетался Г. А. Захарьиным с физиологическим подходом к исследованию и пониманию больного, с рассмотрением его организма как целостной системы, с применением концепций нервизма. Мы уже отмечали симпатии Г. А. Захарьина и А. И. Бабухину с его физиолого-клинической направленностью и одновременно констатировали влияние последнего на Кандинского. Вряд ли требует специальных доказательств, что клинический физиологизм Г. А. Захарьина нашел в Кандинском благодарную почву. Наконец, есть еще один момент в концепциях Г. А. Захарьина, который выдающийся клиницист неустанно пропагандировал. Это признание важности сочетания терапевтического воздействия с социально-профилактическими мероприятиями.

Без гигиены и профилактики, считал Г. А. Захарьин, лечебная медицина бессильна. «Победоносно спорить с недугами масс, говорил он, может лишь гигиена». Не случайно и то, что для актовой речи на торжественном собрании Московского университета 12 января 1873 года им была выбрана тема: «Здоровье и воспитание в городе и за городом».

Мы полагаем, что не ошибемся, если объясним влияние концепций Г. А. Захарьина о единстве лечебной и социальной медицины тот факт, о котором будем писать подробней ниже, что первые публикации Кандинского в журнале «Медицинское обозрение», его рефераты в большинстве своем посвящены вопросам отношения лечения и организации здравоохранения.

Особенно большую роль в формировании воззрений Кандинского, как общемедицинских, так и психиатрических, сыграл Алексей Яковлевич Кожевников, из уст которого Кандинский получил первоначальные сведения о душевных заболеваниях, их проявлениях, причинах, механизмах возникновения и лечении. Если о А. Я. Кожевникове — невропатологе, педагоге, организаторе, мы имеем достаточно полные данные, то, к сожалению, о нем как о психиатре наши сведения, безусловно, недостаточны.

Между тем трудно переоценить его заслуги перед отечественной психиатрией. Он является родоначальником московской психиатрии, создателем первой кафедры психиатрии и психиатрической клиники в Москве, организатором и председателем Московского общества невропатологов и психиатров.

На выпускных экзаменах, как и по терапии, по предмету «нервные болезни с психиатрией» Кандинский получил наилучшую отметку «удовлетворительно с отличием». Это в какой-то мере свидетельствует о том, что он уже и тогда проявлял интерес к невропатологии и психиатрии и серьезно относился к их изучению.

Несмотря на то, что А. Я. Кожевников только впервые читал тогда свой курс лекций (16) ив неблагоприятных условиях, во всех высказываниях о нем имеются только положительные отзывы. «Алексей Яковлевич Кожевников, проф. нервных болезней, писал П. Ф. Филатов, пользовался у нас заслуженным авторитетом. Это, пожалуй, по глубокой эрудиции в своей специальности, тот же Захарьин. Кожевников был мягок, вежлив, тих и скромен, С больными он обращался в высшей степени гуманно мягко. Лекции его были по содержанию прекрасны. Диагноз и прогноз он ставил правильно, что и подтверждалось вскрытием умершего».

Так, уже упоминавшийся А. В. Мартынов пишет о том, как А. Я. Кожевников преодолевал указанные неблагоприятные условия для преподавания: «Долго пришлось молодому профессору вести клиническое дело при убогой обстановке. Не было аудитории, учебных пособий, лаборатории. Кроме палат, была еще одна комната — для исследования, лечения, научных занятий… Психически больных не могло быть в общесоматической больнице, но среди пациентов больницы все-таки нередко попадались такие больные, и Кожевников пользовался каждым случаем для демонстрации студентам». А вот еще один отзыв одного из слушателей А. Я. Кожевникова: «Несмотря на более чем скромные условия, профессор Кожевников сумел сообщить нам много в высшей степени интересного и поучительного материала. До сих пор ясно помню его лекции, прекрасные, и по изложению, и по внутреннему содержанию. Из его лекций для нас, по настоящему, впервые открылась тайна клинического разбора больных, и мы поняли важность сознательной и умелой оценки всех объективных и субъективных признаков той или другой болезни. Кроме того, Кожевников собственным примером научил нас тому гуманизму, в высшей степени мягкому обращению с больными, которое непременно должно лежать в основе лечения нервных и душевных больных».

Приведенная характеристика А. Я. Кожевникова одним из слушателей его лекций представляет интерес тем, что свидетельствует, какие качества педагога и его личности импонировали студентам. Несомненно, эти особенности А. Я. Кожевникова должны были привлекать такого тонкого, высоко интеллигентного человека как Кандинский. Но нам важно выяснить и то, какое влияние оказал на него А. Я. Кожевников, какую роль он сыграл в его жизни и творчестве.

В этом отношении заслуживает внимания ряд фактов, позволяющий дать в какой-то мере ответ на данный вопрос.

Прежде всего следует иметь в виду, что до чтения курса нервных и душевных болезней А. Я. Кожевников работал ассистентом на кафедре госпитальной терапевтической клиники, руководимой профессором И. В. Варвинским, а с 1871 по 1874 год он, одновременно с лекциями курса по нервным и душевным болезням, преподавал также частную патологию и терапию, будучи избран экстраординарным профессором на эту кафедру. Таким образом психиатрия преподавалась А. Я. Кожевниковым не только в единстве с невропатологией, но и с соматической медициной в целом. В этом отчетливо выступает влияние выдающегося немецкого психиатра В. Гризингера, у которого он совершенствовал свои знания, будучи в длительной заграничной командировке.

Как свидетельствует преемник А. Я. Кожевникова В. К. Рот, «Талантливые лекции Гризингера дали ему очень много».

Известно, что В. Гризингер в течение многих лет был профессором объединенной кафедры внутренней медицины, невропатологии и психиатрии в различных университетах Германии. «Гризингер, пишет видный историк психиатрии Ю. В. Каннабих, был сторонник слияния невропатологии и психиатрии — мысль для того времени прогрессивная, так как невропатология входила в состав внутренней медицины, а психиатрия ютилась далеко в «домах умалишенных…» Но ведь, как мы увидим дальше, и Кандинский проделал аналогичный путь: он начал свою врачебную деятельность в качестве ординатора в соматической больнице и в этот же период сотрудничал в реферативном журнале «Медицинское обозрение», большое внимание уделял рефератам по невропатологии и психиатрии.

А. Я. Кожевников был убежденным сторонником физиологического направления в медицине. Его физиологические установки распространялись не только на невропатологию, но были ярко выражены в трактовке психических явлений в норме и патологии. Представляет большой интерес его актовая речь на торжественном годичном собрании Московского университета, из рассмотрения которой видно, что материалистические воззрения его были отчетливо выражены в анализе сложного вопроса о влиянии психической деятельности на нервные болезни. Нельзя также обойти его высказывания, созвучные Л. Фейербаху, Н. Г. Чернышевскому и И. М. Сеченову о причинности и «несвободе воли», к которому проявлял такой большой интерес В. X. Кандинский, отзвук чего можно найти в его книге о невменяемости.

В своем учебном курсе «нервных болезней с психиатрией» А. Я. Кожевников в главе, посвященной психологии и психопатологии волевой деятельности человека, подчеркивает иллюзорность свободного выбора в поступках и действиях человека в зависимости последних or господствующих представлений. «Какая группа представлений будет преобладать, писал он, — это зависит от всех моментов, имевших место в предшествовавшей жизни. Все, что приобретено из восприятия, из внешних впечатлений и добыто внутренней работой, будет тут иметь определяющее значение… Следовательно, свобода воли человека только условная, абсолютной же свободной воли нет и. произвольная деятельность человека подлежит таким же правильным законам, как и все в мире.

Касаясь характеристики профессоров медицинского факультета Московского университета — учителей В. X. Кандинского, необходимо несколько слов сказать и о Д. Е. Мине, заведующем кафедрой судебной медицины с токсикологией, гигиеной и медицинской полицией. По этому предмету Кандинский также получил на выпускных экзаменах «удовлетворительно с отличием».

Мы полагаем, что это не случайно. Дмитрий Егорович Мин был высоко образованным, культурным человеком. Известно также, что ему принадлежат превосходные переводы Шекспира, Данте, Байрона. О лекциях его также дается прекрасный отзыв в уже цитированном некрологе о профессоре В. Ф. Снегиреве. «Лекции профессора Д. Е. Мина, пишется там, - оставляли впечатление у юных слушателей, оказывали на них воспитательное действие. Облеченные в литературную форму, лекции эти произносились с значительным воодушевлением низкими певучими нотами и дрожанием голоса… Во время вскрытий профессор все время давал объяснения и приводил занимательные примеры из судебно-медицинской казуистики».

Если указанные стороны жизнедеятельности Д. Е. Мина и его лекции могли заинтересовать Кандинского, то все же главное не в этом. Как мы увидим далее, Кандинский являлся одним из основоположников судебной психиатрии. В его научной и практической деятельности эта важная область психиатрии занимала одно из ведущих мест. Судебная же медицина являлась предметом преподавания, наиболее близким к тем научным интересам Кандинского, которые выявились у него в пору его самостоятельной зрелой творческой жизни. Мы полагаем, что в молодом возрасте, во время учебы Кандинского в университете, эти интересы уже имели свое начало и профессор Д. Е. Мин сыграл в этом не последнюю роль.

Наше суждение подтверждает и то, что профессор Д. Е. Мин, несомненно, сам интересовался судебной психиатрией. Об этом, в частности, говорит «произнесенная им в 1868 году актовая речь «О некоторых сомнительных состояниях психического здоровья в судебно-медицинском отношении».

Итак, обрисовав профессорский состав медицинского факультета Московского университета, мы должны кратко остановиться на характеристике студенческой среды и на общественно-политических выступлениях студенчества того времени.

При анализе общественно-политического движения студенчества необходимо руководствоваться двумя весьма важными методологическими положениями.

Во-первых, следует иметь в виду, что студенческое движение всегда отражало политическое состояние общества в целом и характер классовой борьбы. Хотя студенчество боролось за удовлетворение своих узко корпоративных интересов и на этой почве у него нередко возникали конфликты с университетской администрацией, университетским Советом, как правило, выступления студентов по академическим вопросам за удовлетворение академических требований быстро перерастали в общественно-значимые события и приобретали общеполитический характер.

Во-вторых, нельзя правильно проанализировать общественно-политические выступления студенчества без учета временного фактора и условий, в которых они происходят. Мы имеем в виду период подъема или спада революционного движения, либеральную или реакционную политику правящих кругов.

Само собой разумеется, учитывая, что Кандинский учился в Университете в конце 60-х и начале 70-х годов, мы не будем касаться в настоящей работе мощных политических выступлений студенчества, особенно в Московском университете, в начале 60-х годов, вылившихся в политическую демонстрацию.

Эти выступления, как известно, имели своим последствием разгром революционных студенческих организаций, массовые аресты и другие репрессивные акты в отношении студенчества со стороны царского правительства.

Укажем, что важное значение этих выступлений студенчества оценил В. И. Ленин, о них писал К. Маркс и также страстно откликнулся на них А. И. Герцен. Студенческое движение начала 60-х годов трактовалось В. И. Лениным как составная часть революционного движения в условиях революционной ситуации, а само студенчество характеризовалось как самая активная и чутко отзывающаяся на все события часть революционной интеллигенции того времени.

Оценка К. Маркса этих событий видна из следующих его слов: «Русская учащаяся молодежь, состоящая большей частью из детей крестьян и прочего неимущего люда, до такой степени прониклась социалистическими идеями, что мечтала уже о немедленном их осуществлении… Идейным вдохновителем этого движения был Чернышевский…».

Горячо, эмоционально откликнулся на волнения студенчества в Москве и Петербурге и их кровавое подавление в 1861 году А. И. Герцен статьей «Третья кровь», в которой он писал: «К польской и крестьянской крови прибавилась кровь лучших юношей в Петербурге и Москве. Не жалейте Вашей крови. Раны Ваши святы. Вы открываете новую эру нашей истории».

После разгрома студенческих революционных организаций в 1861 году, в последующие годы каких-либо студенческих волнений, имеющих серьезное политическое значение, не отмечалось. К концу 60-х годов наступил подъем студенческого революционного движения, наиболее активное участие в нем приняли студенты Московского и Петербургского университетов.

На одном из выступлений в октябре 1869 года студентов 4 курса медицинского факультета Московского университета, получившем в исторической литературе название «Полунинское дело», мы считаем целесообразным остановиться несколько подробней. Основания к этому следующие.

Эти студенческие выступления представляют интерес потому, что в них, как мы отметили, участвовали студенты-медики, причем только одним годом старше того курса, на котором учился Кандинский.

Важно и то, что «Полунинское дело» вышло за стены университета и получило широкий отклик в общественности, в том числе медицинской.

Вместо уехавшего в длительную заграничную поездку заведующего кафедрой факультетской терапии профессора Г. А. Захарьина, Советом университета был назначен профессор патологической анатомии, декан медицинского факультета А. И. Полунин.

Студентам вместо ярких клинических лекций и глубоких, содержательных клинических разборов больных профессора Захарьина, предстояло слушать некомпетентного в терапии профессора Полунина, вдобавок скучно и плохо читающего лекции.

Студенты отказались посещать лекции профессора Полунина, потребовали замены его другим профессором-клиницистом. Но администрация и Совет университета заняли непримиримую позицию в конфликте со студентами, повели себя крайне грубо, угрожали им, привлекли полицию. 20 студентов было исключено из Университета, из них 9 без права поступления в другое учебное заведение. Часть студентов была выслана из Москвы.

Необходимо сделать оговорку. Считая ошибочным, как назначение на заведывание кафедрой факультетской терапии профессора патологической анатомии И. А. Полунина, так и его поведение в целом в данном конфликте между студентами и администрацией Университета, мы не хотели бы такой оценкой умалить, предшествующие научные заслуги профессора Полунина и полезные стороны многолетней деятельности его как декана медицинского факультета Московского университета.

Таково кратко изложенное содержание «Полунинского дела», возникшего в конце 1869 года на медицинском факультете Московского университета. Тогда же и в начале 1870 года среди студентов был произведен ряд обысков и арестов, что вызвало протесты, но массовых политических выступлений со стороны студенчества не развернулось. Политический эффект все же был, он выразился в повышении революционной настроенности студенчества и в создании более благоприятной почвы для революционной пропаганды в его среде. Эта пропаганда велась преимущественно по вовлечению студентов в «хождение в народ», в народническое движение. Непосредственной реакцией на исключение по «Полунинскому делу» 20 студентов-медиков из университета был только сбор денег на воспоможествование им.

На это, в частности, указывается в упомянутых уже воспоминаниях Н. В. Давыдова. Касаясь должностных лиц Университета, носящих звания инспекторов, он характеризует одного из них (И. П. Барсова) как дружившего со студентами «и не выдававшего мелких студенческих тайн, вроде запрещенного, но творившегося достаточно ясно, сбора денег в пользу исключенных из-за скандала с профессором Полуниным студентов-медиков». По словам Давыдова, «была собрана порядочная сумма», особенно среди студентов юридического факультета.

Имеются данные, что Кандинский откликнулся на призыв помочь исключенным студентам.

В отношении личного участия Кандинского в каких-либо студенческих революционных организациях или политических выступлениях, кроме указанной незначительной политической акции по сбору денег исключенным студентам, мы сведений не имеем. Есть основание полагать, что Кандинский не был политически активен.

Какие же причины обусловили это отсутствие активности при его безусловной демократической настроенности и трудной жизни в нужде, о чем мы выше писали. Возможно, что от политической деятельности его отвлекало увлечение учебой и необходимость обеспечить себе материальный минимум для жизни. Важную роль играло и то, что в последующие годы, вплоть до окончания в 1872 году университета, политически значимых выступлений студенчества, как мы уже отмечали, не было.

Обобщая все вышесказанное о студенческих годах жизни Кандинского, хотелось бы еще раз подчеркнуть, что эти годы сыграли большую роль в его дальнейшей жизненной направленности. Начало учебы Кандинского в Университете совпало с особенно напряженной политической борьбой между старой реакционной, академически отсталой частью профессуры и новыми молодыми либеральными, талантливыми профессорами.

Несмотря на существенные недочеты постановки преподавания по отдельным предметам, в целом пребывание в Университете дало Кандинскому очень много.

На младших курсах преподавание теоретических, естественно-научных дисциплин передовыми профессорами определило формирование у него материалистического мировоззрения и прочных основ общебиологического и физиологического подхода к клинике.

На старших курсах выдающиеся профессора-клиницисты вооружили Кандинского необходимыми клиническими знаниями, привили ему передовые принципы клиницизма.

Последующая врачебная деятельность Кандинского отразила указанные влияния.