Характеристика общественной и культурной жизни Забайкалья в конце первой половины XIX столетия. Нерчинский период жизни В. X. Кандинского (1849—1862 гг.). Родословная и описание семьи Кандинских. Прогрессивное влияние на формирование мировоззрения Кандинского декабристов, польских ссыльных, передовой общественности Забайкалья. Переезд В. X. Кандинского в Москву. Школьные годы. Третья московская гимназия (1863—1867 гг.).

В. X. Кандинский родился в селе Бянкино Нерчинского района Забайкальской губернии 24 марта (6 апреля) 1849 года.

В его студенческом деле, хранящемся в Центральном государственном архиве г. Москвы, имеется выписка из метрики, которая гласит следующее: «Из метрик Бянкинской Троицкой Церкви оказалось: тысяча восемьсот сорок девятого года, марта двадцать четвертого дня, под No 10, у Почетного Гражданина 1-й гильдии купецкого внука Хрисанфа Иосафова Кандинского и законной жены его Августы Апполоновны родился сын Виктор, восприемником которого был Почетный гражданин 1-й гильдии купецкий внук Сильвестр Кандинский. Таинство крещения совершал протоиерей Петр Суханов. Выписка сия дана из Нерчинского духовного Правления за надлежащим подписом и с приложением казенной печати Мая 13 дня 1871 года».

В этом же деле имеется еще один документ, в котором указывается, что «объявитель сего сын Потомственного Гражданина Хрисанфа Иосафова Кандинского Виктор 13 лет православного вероисповедания, уволен на свободное проживание по всей Российской Империи, по праву Почетного гражданства, дарованного высочайшей грамотой Ноября 29 дня 1834 года, за No 332, прадеду его Хрисанфу Петрову Кандинскому с потомством…».

Из этого документа видно, что прадедом В. X. Кандинского был известный сибирский купец-миллионер Хрисанф Петрович Кандинский, в руках которого с его сыновьями была вся торговля на Нерчинских заводах и резиденция которого была в селе Бянкино, находившемся недалеко от г. Нерчинска. Документ этот был выдан В. X. Кандинскому 13 мая 1861 года, когда ему было 13 лет, и из этого можно заключить, что В. X. Кандинский оставил к этому времени Бянкино. Таковы крайне скупые, формальные сведения, позволяющие установить происхождение В. X. Кандинского и основные хронологические даты, относящиеся к началу его жизненного пути.

Нам думается, что определенный интерес должны представлять также данные о «большой семье» Кандинских, которые сообщает в ряде своих произведений известный исследователь культуры Забайкалья Е. Д. Петряев.

Приводим из его книги, посвященной г. Нерчинску, подробную справку о семье, в которой родился Кандинский, в нескольких поколениях.

«Впервые фамилия Кандинских встречается в Якутске. Там в 1752 г. после «допросов и пыток» содержался в крепости якутский посадский Петр Кандинский за кражу разной церковной утвари на огромную по тому времени сумму в 235 руб. Сын этого церковного вора Хрисанф пошел по стопам отца и угодил на каторгу на Нерчинские заводы. Здесь он выбился сначала в податное сословие, а с 1817 г. «вступил в купечество». Доподлинно было известно, что Кандинский, занимаясь торговлей, промышлял и разбоем на больших дорогах. Однако в 1834 г. он был уже купцом первой гильдии и «почетным гражданином» через пять лет получил звание коммерции советника. Редкий портрет его, в мундире с красным воротником и золотой медалью «За усердие», относящийся к 40-м годам, хранится в фондах Нерчинского музея.

Главным местом деятельности Кандинского и его шести сыновей были Нерчинские заводы В 1820 г. семья Кандинских состояла из 34 чел., имела 70 работников и более 100 десятин пашни. Уже тогда Кандинские считались миллионерами и к 30-м годам фактически забрали в свои руки всю торговлю Забайкалья. Сыновья Кандинского были первогильдийными купцами, торговали не только в Нерчинске, но двинулись в Кяхту, Селенгинск, Иркутск и даже в Москву, породнились с самыми богатыми купцами и золотопромышленниками Сибири. В 30—50-х годах штаб-квартира Кандинских находилась в селе Бянкино, около Нерчинска.

Почти все охотники — промышленники Забайкалья отдавали Кандинским свою пушнину в уплату за ссуды, взятые по нужде. Неустойка с охотников доходила до чудовищных процентов. В результате Кандинские получали часто пушнину почти даром. В эти комбинации были втянуты не только охотники, но и чиновники. Поэтому судебные дела против Кандинских легко прекращались подкупами и взятками.

В 50-х годах сведения о ростовщичестве этой династии проникли в печать, о злоупотреблениях Кандинских писал орган революционных демократов — «Современник»… Даже генерал-губернатор Восточной Сибири H. H. Муравьев, приехав в 1851 г. в Нерчинск, отказался принять Кандинских и был крайне недоволен, когда ему в Нерчинском Заводе отвели квартиру в их доме. По распоряжению Муравьева все бесписьменные и явно кабальные сделки Кандинских были объявлены противозаконными. В результате этого уже через 2 года после миллионных оборотов Кандинские набрали всего 62 тысячи рублей. Вскоре имущество и дома в Бянкино пошли с торгов, и звезда Кандинских закатилась. Крах Кандинских был настолько неожиданным, что многие забайкальцы этому не верили. Долго существовала легенда о том, что Кандинские все свои капиталы в виде золотого клада зарыли в окрестностях Нерчинска возле Шивкинских («Стариковых») столбов. Много раз делались там безуспешные попытки отыскать этот клад».

В каком отношении могут представлять интерес приведенные в этой справке, столь эксвизитные данные о семье Кандинских? Возникает, естественно, вопрос: как можно объяснить, что в купеческой семье, с чертами ростовщичества и хищничества, мог сформироваться такой утонченный облик ученого и врача гуманиста с передовыми материалистическими взглядами, высоким уровнем общественной активности и со столь высокими моральными качествами человека, каким являлся В. X. Кандинский?

В ответ на этот вопрос можно принять во внимание ряд моментов. Во-первых, Кандинский рано и надолго оторвался от своей семьи. В отроческом возрасте он переехал из Нерчинска в Москву, где окончил гимназию, университет и ряд лет работал врачом в одной из передовых московских больниц. Это были 60—70-е годы, характеризовавшиеся ростом революционных настроений и большим влиянием на молодежь революционных демократов и передовых представителей естествознания.

Во-вторых, учась в Московском университете и в первые годы по окончании его, Кандинский оказался в тяжелом материальном положении в связи с разорением его семьи, разделял трудности жизни, нужду с товарищами студентами и это сближало его с совсем другой средой, чем та, в которой он жил прежде.

В-третьих, следует учитывать особенности профессии врача, которой посвятил себя Кандинский, характерное для нее гуманное отношение к человеку и выраженные в то время демократические «народные» тенденции, которые наблюдались в тогдашней врачебной среде.

К этому следует добавить и ту «школу жизни», которую пришлось пройти Кандинскому (военная служба с участием в русско-турецкой войне, перенесенный приступ душевного заболевания), сделавшую его человеком более глубоким и серьезным и, несомненно, повлиявшую на его мировоззрение.

Необходимо также иметь в виду, что в колизии между семейными и более широкими общественными влияниями не так уж редко побеждают последние. Мировоззрение, общественные позиции, личность в целом, могут определяться влиянием прогрессивных революционных устремлений эпохи и исторических условий, в которых живет человек. Они могут находиться в глубоком противоречии с социальным происхождением человека, а также идеалами семьи, из которой он вышел. Представляет интерес, что такие положительные социальные влияния имели место и в ранний период жизни Кандинского еще в Нерчинске.

«Факты решительно опровергают одностороннее представление о старой Сибири как о царстве невежества, кнута и каторги»,— справедливо пишет Е. Д. Петряев. «Даже в «гиблых местах» Забайкалья, особенно там, где были сосредоточены политические ссыльные,— всюду смелая и честная мысль пробивала себе дорогу к народу, несмотря на полицейские рогатки и административный произвол». Нельзя не отметить, что часть сибирского купечества того времени характеризовалась весьма прогрессивными тенденциями. Известные семьи Боткиных, Белоголовых, многие из Кандинских, Сабашниковых, Шанявских не только занимали видное место в экономической и общественной жизни Забайкалья, но и оставили след в истории русской культуры.

Вокруг каждого из этих семейств складывались своеобразные кружки, привлекавшие местную интеллигенцию. Видную роль в них играли политические ссыльные, которых здесь принимали открыто и дружественно. Так, в городе Кяхта в салоне Серафимы Савватьевны Сабашниковой (матери будущих издателей) желанными гостями были братья Бестужевы и другие декабристы. В доме этой развитой, европейски образованной женщины бывали и известные путешественники, и политические ссыльные, и видные государственные деятели. Здесь читали и обсуждали издания «Вольной русской типографии» «Полярную звезду», «Колокол». Свидетельствами современников и исследованиями Б. Г. Кубалова, Н. Я Эйдельмана доказано, что в течение 1856—1862 гг. между А. И. Герценом и представителями сибирского общества, несмотря на расстояние около десяти тысяч километров, установилась крепкая бесперебойная связь. Герценовские издания поступали в Кяхту двумя путями: доставлялись с чайными караванами через Китай и Монголию и привозились самими сибиряками, путешествовавшими за границей. В. С. Кандинский (отец художника В. В. Кандинского) вместе с И. Н. Сабашниковым побывали в 1862 г. на Лондонской выставке и посетили А. И. Герцена, а другой сибиряк, известный врач и общественный деятель, Н. А. Белоголовый был одним из его конспиративных корреспондентов.

Что касается непосредственных отношений семьи Кандинских с находящимися в Сибири политическими ссыльными (декабристами, петрашевцами, участниками польского восстания 1831 г., революционными демократами и др.), то для правильного освещения этого вопроса необходим дифференцированный подход с изложением конкретных данных и достаточно критический их анализ.

Семья Кандинских была многочисленной. В нее входило, в интересующий нас период, несколько поколений. Детей у Хрисанфа Петровича Кандинского (главы семьи) было много. С ним в Бянкино в конце 1820-х годов жило шесть сыновей (в семье 18 душ), но были уже отделившиеся купцы 3 гильдии Матвей, Павел и Иван Кандинские и дочь Дарья — жена казачьего офицера Разгильдеева в Акше (в их семье бывал Вильгельм Кюхельбекер). Кроме того еще два сына — Николая (москвич и нерчинскозаводец).

Так как купеческие семьи в Сибири имели обычай родниться, Кандинские были в родстве со многими знаменитыми сибирскими купцами: Лушниковыми, Басниными, Сабашниковыми и др. В силу этого, ранее сосредоточенные в Нерчинске, они оказались впоследствии территориально разбросанными в разных областях Сибири, в Москве, Петербурге и других местах.

Указанные моменты и определили то, что в описании общественно-политических настроений семьи Кандинских и их отношений с политическими ссыльными оказалось нецелесообразным ограничиться только общей суммарной их характеристикой, а возникла необходимость дополнить ее сравнительной оценкой, если так можно выразиться, политического «микроклимата» того или иного ответвления семьи Кандинских.

Какие же факты в указанном плане нам известны? Какая идейно-политическая атмосфера окружала детство В. X. Кандинского в Нерчинский этап его жизни в Сибири?

Прежде всего важно знать: привлекались ли политические ссыльные в Сибири к воспитанию детей в семьях Кандинских?

Общие указания на этот счет имеются. Так, С. В. Максимов указывал, что «в городах, в мещанских и купеческих семействах ссыльным полякам удалось значительно предотвратить и восполнить недостаток воспитателей [в Сибири]». Тут же он добавлял, что в устройстве «учителями при детях особенно большую помощь нашли поляки у богатых купцов Кандинских».

То же утверждает Е. Д. Петряев: «Дом Кандинских — высокое здание с колоннами, был центром культурной жизни Нерчинского завода. Здесь собирались инженеры, учителя и даже политические ссыльные — поляки (негласно они состояли воспитателями детей Кандинских). В доме имелось два фортепьяно, устраивались музыкально-литературные вечера». Характеризуя этот музыкально-литературный салон, Петряев указывает, что в нем бывал и штаб-лекарь М. А. Дохтуров — приятель Байрона.

В цитируемой нами книге Е. Д. Петряева «Впереди огни» дается также интересное описание пышных новогодних праздников, устраиваемых Кандинскими: «Гвоздем» их были конские бега. А на вечерах, когда за окнами трещали забайкальские морозы, гостям преподносили живые цветы. Специально выписанные музыканты, обилие угощений, игры, танцы — все это дополнялось чтением стихов и дружескими беседами. Среди близких знакомых хозяев были и ссыльные».

В статье «Судьба поэта», помещенной в журнале «Сибирские огни», Петряев пишет также, что в семье X. П. Кандинского часто бывал и дружил с одним из его сыновей «забытый прогрессивный и талантливый поэт Сибири Бальдауф, связанный с декабристами, гонимый, преследуемый». Этот поэт философ-мечтатель писал в своей поэме «Мотылек».

Что наша жизнь? — Гнилая вервь

Что человек? — Ничтожный червь.

Но из него красив, легок

Небесный выйдет мотылек.

«Своему бывшему другу Кандинскому [Николаю] разбогатевшему на торговле салом и кожами, забывшему о «мотыльке»,— указывает Петряев, поэт писал иначе:

Что наша жизнь? — Свеча.

Живем пока живется.

Приходит смерть, махнет косой сплеча

Огонь погас — одно лишь сало остается

Мы привели выдержку из этой интересной статьи Петряева, и напечатанные в ней отрывки из стихов сибирского поэта Бальдауфа с целью подчеркнуть нашу мысль, что в детстве, в формировании личности Виктора Хрисанфовича Кандинского торгашеским влияниям купеческой семьи противопоставлялись и, мы думаем, побеждали влияния прогрессивных людей того времени, с которыми он общался.

Заслуживает внимания и тот факт, что еще до того как образовался «салон в доме Кандинских, с самого начала прибытия в Сибирь «декабристов», они встретили радушное гостеприимство со стороны главы семьи Кандинских Хрисанфа Кандинского. Красноречиво об этом пишет уже цитированный С. В. Максимов: «На дороге ссыльные успели воспользоваться еще кое-какими знаками участия… В селе Бянкино тамошний богач (знаменитый в Сибири Кандинский) угостил их роскошно с полным радушием, и только опасения не ввести проводников (казачьих офицеров) в ответственность помешали проезжим воспользоваться радушием богатых хозяев вполне».

О помощи «декабристам» со стороны Хрисанфа Кандинского пишет и А. И. Гессен в своей книге «Во глубине сибирских руд»…, указывая, что Екатерина Федоровна Муравьева, мать декабристов Никиты и Александра Муравьевых «два раза в месяц, а иногда и чаще, через сибирских купцов Медведева, Мамонтова, Кандинского, переправляла в Читу и Петровский Завод обозы с провиантом, различной утварью, а также с новинками науки, литературы и искусства и корреспонденцией».

Нам, однако, представляется, что прав Е. Д. Петряев, когда он предостерегает от преувеличенной оценки либеральности старика Кандинского, опровергает приписывание ему чуть ли не оппозиционного отношения к царскому правительству и утверждает, что связи с декабристами главы семейства X. П. Кандинского были преимущественно хозяйственно-бытовыми. Он брал подряды на постройку тюрем, жертвовал кирпич, лес на казематы для декабристов, поставлял их женам лес для изб, клеймя его буквой «К».

Богатая, насыщенная роскошью и удовольствиями жизнь «салона» Кандинских, в силу участия в нем интересных, одаренных, культурных людей, в особенности из среды ссыльных, сопровождалась, как видно из приведенного описания, обменом мнений, спорами, страстным обсуждением различных, в том числе политических, вопросов. Эти встречи по-разному воспринимались «молодыми» и «старыми» Кандинскими. Для «молодых» они обеспечивали их духовный рост, обогащение культурными ценностями, расширение общего и политического кругозора. И не случайно, что сыновья X. П. Кандинского — Николай, Хрисанф, Христофор, жившие при нерчинских заводах, были по тому времени… относительно развитыми людьми: выписывали газеты, журналы, интересовались политикой, любили музыку, стихи.

Применяя принцип дифференцированной оценки отношений различных представителей семей Кандинских с политическими ссыльными, необходимо указать на более выраженные либерально-демократические тенденции тех членов семьи Кандинских, которые проживали в Кяхте. Речь идет в первую очередь о Клавдии Христофоровне Кандинской, жене купца А. М. Лушникова, находившегося в особенно дружественных отношениях с декабристами братьями Бестужевыми. Тетка В. X. Кандинского — К. X. Лушникова, по словам ее зятя, сосланного в Кяхту народовольца И. И. Попова, была «наиболее выдающейся среди кяхтинок… отдавшая немало сил и средств на просвещение… Она была передовая женщина, в школах вывела систему наказаний, устраивала беседы, праздники, интересовалась общественными вопросами…». Как и уже упоминавшаяся С. С. Сабашникова, тоже проживавшая в Кяхте, К. X. Лушникова получала недозволенную политическую литературу, регулярно читала вместе со своими родными и близкими доставляемые ей через Китай издания Герцена.

Ее дочь Вера Алексеевна Попова, двоюродная сестра В. X. Кандинского, проживая в Петербурге, была тесно связана с народовольцами, находилась в близких отношениях с В. Н. Фигнер и, будучи одно время за границей, общалась с П. Лавровым.

Приведенные данные об отдельных представителях «большой» семьи Кандинских, характеризующие их общественно-политический и социально-культурный облик, представляли бы значительно большую ценность для составления научной биографии В. X. Кандинского, если бы мы располагали сведениями о его связях и отношениях внутри этой «большой» семьи. Мы могли бы установить тогда, кто из родных В. X. Кандинского и какую роль сыграл в его детском воспитании и пользовался значительным влиянием на него. Мы могли бы узнать, что определило те или иные его интересы и настроения, помогло в формировании взглядов и убеждений еще в детские годы. Особенно важно было бы иметь сведения, чем отличалась в общественном и культурном отношении та более узкая семья, к которой он непосредственно принадлежал и которая являлась его микросоциальной средой. К сожалению, о родителях В. X. Кандинского, кроме их фамилий, имен и отчеств, мы ничего не знаем. По-видимому, они не так выделялись, как многие другие члены «большого» семейства Кандинских. Но как ни важна микросоциальная среда в формировании личности человека, особенно если учитывать, что широкие социальные влияния на человека тоже проходят и преломляются через эту среду,— нельзя недооценивать силу и самостоятельное значение широких общественных воздействий на личность человека вне семейных отношений. Будучи осторожным и учитывая опасность подмены произвольными субъективными суждениями и чрезмерного домысливания объективной достоверности, можно все-таки на основании всего вышеизложенного, прийти к некоторым, нам думается, определенным выводам. Первый из них состоит в том, что условия детства В. X. Кандинского способствовали его духовному росту, реализации общей одаренности и специальных способностей, созданию тех культурных предпосылок, которые являлись важными моментами в дальнейшем получении хорошего образования и формирования выдающегося ученого психиатра.

Второй вывод заключается в предположении о том, что в детстве под влиянием семейных традиций заложены некоторые особенности личности В. X. Кандинского, в последующем получившие развитие и определившие такие черты характера, как целеустремленность, порядочность, принципиальность.

И, наконец, третий вывод состоит в том, что естественно-научные материалистические воззрения и либерально-демократические взгляды В. X. Кандинского явились не следствием идеологического сдвига, перестройки его личности, а имели некоторые основы, благодатную почву в условиях его детского развития.

В начале 60-х годов кончаются детские годы В. X. Кандинского. Начинается отрочество, когда становятся актуальными вопросы образования, выбора профессии. В 186,3 году Кандинский определяется в четвертый класс 3-й Московской гимназии, расположенной в центре Москвы на Лубянке. Высокий уровень знаний, необходимый для поступления в Московскую гимназию, который, вряд ли, мог получить подросток Кандинский в сельской школе, является косвенным подтверждением предположения о том, что его учителями и воспитателями были ссыльные поляки, как это было принято в богатых купеческих семьях Сибири. Отныне Москва становится на многие годы его родным городом.

В отличие от 1-й и 2-й Московских гимназий в 3-й гимназии пансиона не было, так что подростку Кандинскому пришлось жить на частной квартире. Известно также, что к переезду Кандинского в 1863 году в Москву, в ней жили его родные братья Иван и Николай, занимавшиеся торговой деятельностью, много других родственников и близких им людей. Братья эти были значительно старше и имели уже свои семьи. Более поздние данные о Кандинском указывают, что он был ближе к семье своего брата Николая, который, женившись в Кяхте на Марфе Никитишне Сабашниковой, переехал в Москву в 50-х годах. Оба они были добрые и отзывчивые люди. Но следует учесть, что брат Николай был тяжело больной человек, слепой и умер в год переезда Кандинского в Москву. Об отношениях же его с братом Иваном мы никакими достоверными данными не располагаем.

Как бы то ни было, все же известно, что он не был одинок, так как в Москве жила близкая родня, и за ним в годы переходного возраста был тот или иной присмотр.

Если мы не располагаем конкретными и достоверными данными о жизни и быте Кандинского-гимназиста, то о гимназии, в которой он учился, характере преподавания, составе учителей и учащихся, о том общем духе, который в ней царил и, наконец, каковы были успехи самого Кандинского — обо всем этом имеются убедительные и разнообразные сведения. В сводном виде наиболее полно они представлены в книге преподавателя 3-й Московской гимназии П. А. Виноградова, выпущенной к 50-летию ее существования в 1889 году. Книга эта состоит из 5 глав: 1) учебные планы; 2) материальные средства гимназии; 3) внутренняя жизнь гимназии; 4) преподавание и преподаватели и 5) воспитанники гимназии.

Кроме биографий директоров, инспекторов и преподавателей, указаны и все их ученые и литературные труды; в списке учеников, окончивших курс учения в 3-й гимназии, отмечена их последующая профессия.

Раньше чем изложить конкретные данные о 3-й Московской гимназии, в которой учился Кандинский, следует кратко остановиться на общей политической характеристике общественной жизни России того времени. Это был период в истории, который вошел в нее со столь значимым в связи с революционным подъемом определением «шестидесятые годы». «Падение крепостного права, - писал В. И. Ленин, характеризуя 60-е годы,— вызвало появление разночинца, как вообще главного массового деятеля и освободительного движения и демократической бесцензурной печати в частности». На историческую сцену выходили новые люди — революционные демократы.

Их героической, подвижнической деятельности наша страна была обязана стремительным развитием демократической культуры. «Никогда еще думы, чаяния народа, его любовь и ненависть, его тоска по свободной жизни, пишется в книге «Русские повести XIX века»,— не находили в литературе такого разностороннего и полного выражения».

Отблеск народных восстаний, бушевавших в России после цинически лживой «крестьянской реформы», придал особый колорит образам произведений Некрасова и Чернышевского, живописи передвижников, музыке «могучей кучки». Такова была идейно-политическая атмосфера, когда в 1863 году Кандинский, принадлежавший к поколению «людей 60-х годов», переехал в Москву, расставшись с селом Бянкино.

Москва в этот период переживала свое «обновление», вызванное послереформенными сдвигами в ее бурном торгово-промышленном развитии.

Бывший воспитанник юридического факультета, друг Л. Н. Толстого, Н. В. Давыдов, отсутствовавший в Москве с 1860 по 1865 год, так описывает происшедшие в ней перемены за это время. «Москва по истечении пяти лет, которые я провел вне ее, показалась мне неузнаваемой, так изменился общий ее вид, принявший почти что европейское обличив. Уже одно то, что подъезжать к Москве пришлось по железной дороге… производило сильное впечатление. Да и сама Москва преобразилась и обновилась в значительной степени. В ней, казалось, произошел за эти пять лет крутой перелом; во всем чувствовалось что-то новое… Как в человеческом лице при неизменившихся чертах, даже без признаков постарения, появляется иногда новое выражение, совершенно меняющее характер физиономии,— выражение, зависящее от происшедшей внутренней духовной перемены, так в данном случае что-то неуловимое изменило общий вид Москвы, отняв у нее свойственные ей прежде характерные черты неподвижного захолустья, столицы сонного царства».

Мы не будем цитировать дальше подробные описания этого автора, подтверждающие перемены в быте Москвы в те годы: в одежде москвичей, во внешнем виде улиц и магазинов, в характере театров и увеселений и т. д. Приведем только его слова, относящиеся к средним учебным заведениям, которые ярко иллюстрируют также наблюдающиеся в них перемены: «Мужские гимназии реформировались: напоминавшая полицейский мундир гимназическая форма, с красным стоячим воротником, заменилась более скромной и соответствующей ученикам. Вводились и быстро прививались, значительно влияя на демократизацию Московского общества, женские гимназии. Закрывались прежние дворянского характера пансионы, но нарождались средние и высшие учебные заведения нового типа».

Само поступление подростка Кандинского, выходца из купеческого сословия далекой Сибири, в одну из лучших Московских мужских гимназий в известной мере отражало указанные нами выше изменения в общественной жизни России в 60-х годах прошлого столетия.

3-я Московская гимназия к тому времени, когда в нее поступил учиться Кандинский, насчитывала почти 25-летний срок своего существования.

В высочайшем указе, данном правительствующему сенату 29 марта 1839 года, сказано, что 3-я гимназия учреждается «как вообще для удовлетворения усиливающейся потребности в образовании юношества, так в особенности для преподавания в Москве, в сем центральном пункте внутренней промышленности, технического курса науки».

В период, который совпадает с поступлением и учением Кандинского в 3-й Московской гимназии, высочайшим уставом 19 ноября 1864 года утверждены реальные училища, которые должны были готовить юношей в высшие учебные заведения: политехнические, инженерно-строительные, агрономические, технологические и т. д. Между тем классическим гимназиям предоставлялось право готовить молодых людей к университету.

Высшая математика, механика, коммерческие науки не входили в состав учебного курса этих гимназий. Центральным для них было преподавание гуманитарных наук, истории, географии, русского и иностранных языков. В 3-й гимназии к моменту поступления в нее Кандинского было два курса: общеобразовательный и специальный (или реальный). Кандинского зачислили, мы полагаем, не без его пожелания, на общеобразовательное отделение. Постановлением Совета Министров от 6 марта 1865 г. 3-я гимназия должна была быть преобразована в реальную гимназию, однако это не было проведено в жизнь. Общеобразовательный курс оказался более живучим, более сильным, чем специальный. Он пережил все видоизменения школы: с самого начала располагая несравненно большим числом учащихся, ежегодно давал выпуски, тогда как зачастую с реального отделения не кончал курс никто. Получалось выраженное несоответствие между директивными указаниями в отношении построения учебного курса гимназии и его фактической организации. Это положение получило отклик в специальной статье, помещенной в 1867 году в журнале Министерства народного просвещения, в которой указывалось на бесперспективность существования 3-й гимназии как реальной (малочисленность учащихся, непопулярность среди родителей, трудности устройства по окончании в высшее учебное заведение соответствующего профиля). В связи с этой статьей в 1868 году 3-я гимназия была и формально определена как классическая гимназия. Несмотря на все эти неувязки, Кандинский учился в 3-й гимназии все годы и окончил ее общеобразовательное (типа классической гимназии) отделение.

Во время учебы Кандинского в 3-й Московской гимназии можно отметить в развитии средней школы два периода. Первый, начальный, с 1863 по 1866 год, который характеризовался с общественно-политической стороны как либеральный, с выраженными демократическими тенденциями. Второй, охватывающий 1866—1867 годы, правильней всего определить как реакционный, с резко усилившимися бюрократическими мероприятиями и брутальным насаждением в школе монархически-религиозного духа. Автор упоминаемого нами очерка о 3-й гимназии П. А. Виноградов, которого отнюдь нельзя относить к революционно настроенным педагогам, а правильней определить как либерала с известной долей верноподданнических чувств, в общем все же правильно характеризует эти два периода жизни средней школы в указанное время.

О первом периоде он пишет как о времени в истории русской школы, когда прежнее равнодушие к школьному делу сменилось всеобщим вниманием к его вопросам, и мертвенный застой был нарушен проникновением самых разнообразных теорий воспитания. Этот новый дух нашел себе сочувственное отношение и в печати и в обществе. «Газеты наперерыв выставляли напоказ темные стороны прежнего времени; журналы переполнены были статьями, в которых самыми разнообразными способами решали вопросы о лучшей постановке школьного дела; общество жило радужными мечтами о наступлении золотого века в жизни школы».

Давление революционно-демократических устремлений было настолько велико, что царское правительство было вынуждено пойти на ряд либеральных актов в жизни средней школы. В этом отношении показателен циркуляр попечителя Московского учебного округа от 30 марта 1865 года, в котором рекомендуется мягкое, ласковое обхождение с учащимися, строго воспрещается грубая форма обращения «на ты».

Этому либерально-демократическому духу, повеявшему в средней, школе в пореформенное время, в 3-й Московской гимназии был обеспечен попутный ветер благодаря ее руководству и частично преподавательскому составу. Почти весь период учебы Кандинского в 3-й Московской гимназии ее директором являлся Василий Павлович Гривцов.

«Мягкий деликатный характер, пишется в цитируемой нами книге, как нельзя более соответствовал духу того времени, а его педагогический такт, его умение действовать на окружающих словом убеждения не давали в гимназии места проявлениям небрежности и распущенности… И еще одна характерная черта — бедняки были особым предметом его забот».

В. П. Гривцову гимназия была обязана рядом прогрессивных начинаний. К ним, например, относится введение им с 1864 года «Педагогических бесед», когда на педагогическом совете ставились сообщения преподавателей на различные педагогические темы и затем велась по ним широкая дискуссия. Гривцов отменил обязательное посещение учащимися уроков в 7 классе, установив контроль над их работой при помощи периодических консультаций педагогов. Была проведена педагогически продуманная реорганизация системы экзаменов. К ценным мероприятиям относится создание в гимназии специально для учащихся школьной библиотеки, которая отличалась богатством и разнообразием литературы.

Сам Гривцов, кроме выполнения обязанностей директора гимназии, преподавал историю и географию. Как о педагоге в очерке о 3-й Московской гимназии П. А. Виноградова дана следующая характеристика Гривцова: «Как преподаватель истории он далеко превосходил других своих собратий. Не ограничиваясь передачей учащимся содержащегося в учебниках (тогда весьма плохих), он умел увлечь своих слушателей прекрасным изложением исторических судеб народов. Воспитанник классической школы… он не только передавал исторические факты, но старался… истолковать им причины, обусловливавшие то или другое событие, и тем приохотить слушателей к разумному изучению истории».

Представляет интерес то, что именно по истории и географии, т. е. по предметам, по которым преподавал Гривцов, Кандинский в аттестате получил отметки — «отлично». Однако этот либерально-демократический дух гимназии, создававший для учеников благоприятную моральную обстановку, все же омрачился в связи с началом второго периода в жизни средней школы, характеризовавшегося новым наступлением реакции.

Вследствие Высочайшего рескрипта 13 мая 1866 года Министр народного просвещения предписал попечителям учебных округов принять все меры «для поддержания власти и уважения к закону, для охранения коренных основ веры, нравственности и порядка». Мы не располагаем сведениями, удавалось ли в какой-то мере руководству 3-й Московской гимназии смягчить «неусыпный надзор за поведением учащихся и постоянное строгое наблюдение за преподаванием», которых требовали вновь усилившиеся реакционные веяния. Но один небольшой факт позволяет нам все же усомниться в том, что в 3-й Московской гимназии обошлось без коллизий в то мрачное время, которое совпало с последним годом учебы в ней Кандинского.

Речь идет о назначении в 1867 году Министерством «для наблюдения за преподаванием» профессора Московского университета П. М. Леонтьева, фигуры крайне одиозной, «правой р\ки» известного реакционера, редактора газеты «Московские ведомости» M. H. Каткова.

Материально-хозяйственные условия 3-й Московской гимназии, ее оборудование и техническая оснащенность были на весьма высоком уровне. Она помещалась, как мы уже указывали в центре Москвы, на Лубянке, в собственном здании, с классами в светлых больших комнатах с лепными потолками.

Не только красивым зданием, но и ценным оборудованием располагала 3-я Московская гимназия. Она была оснащена прекрасными вспомогательными учебными комнатами.

Особенно выделялся физический кабинет, организованный талантливым педагогом — преподавателем физики К. Р. Брошевским.

В состав учителей гимназии входило много магистров наук, в последующем перешедших на научную и педагогическую работу в Московский университет.

Среди преподавателей были авторы научных трудов и учебников для средней школы, получивших всеобщее признание. Профессора Московского университета, которых, как правило, попечитель Московского учебного округа назначал в состав экзаменационных комиссий гимназии, весьма положительно отзывались о постановке в ней преподавания, учебных планах и проведении экзаменов.

В 1865 году профессор Московского университета И. А. Крылов, проверяя экзаменационные оценки гимназии, находил их даже слишком строгими.

Выше указывалось, что, несмотря на неоднократные формальные перемены основной направленности 3-й Московской гимназии, она принадлежала к числу позже получивших название «классических». Назначение этих гимназий — преимущественно гуманитарное образование и подготовка молодых людей к поступлению в Университет. Нельзя не указать, что во время учебы Кандинского в 3-й Московской гимназии, последняя не приобрела еще черт тех оторванных от жизни классических гимназий с обилием учебных часов по греческому и латинскому языкам, какими они стали позже. Учебный план 3-й Московской гимназии не включал преподавание греческого языка. Латинскому языку было отведено в нем умеренное число часов. Изучению новых (немецкого и французского) языков уделялось большое внимание. В учебный план входило преподавание математики, физики, химии, русской словесности, истории, естественной истории и географии.

Таким образом, можно с уверенностью сказать, что 3-я Московская гимназия готовила широко образованных люден. Есть основание также утверждать, что высокая эрудированность, характеризовавшая Кандинского в период его самостоятельной творческой жизни, имела своей первоосновой образование, полученное им в 3-й гимназии.

В Московском центральном государственном архиве мы обнаружили аттестат В. X. Кандинского, полученный им при окончании гимназии и дававший ему право поступать в Московский университет без проведения вступительных испытаний. Из него видно, что Кандинский имел по всем предметам хорошие и отличные отметки, последние — по истории, географии и русскому языку. При всей условности экзаменационных оценок все же можно утверждать, что «отлично» он получил по предметам, требующим широкого кругозора и самостоятельного мышления.

Представляет интерес список учащихся, окончивших 3-ю Московскую гимназию одновременно с Кандинским. Выпуск в 1867 году имел в своем составе 22 человека. Из них профессия, какую они выбирали по окончании гимназии, указана у 17. Кандинский выбрал профессию врача. Один абитуриент стал учителем, двое посвятили свою жизнь естественным наукам. Но что удивительно, большинство соучеников Кандинского — 13 из 17 — стали юристами. Большое значение, мы полагаем, в таком преобладании юристов имела популярная в то время демократическая судебная реформа.

Обобщая данные раздела, посвященного анализу пребывания Кандинского в гимназии, мы можем отметить, что она дала ему хорошее общее образование, солидную подготовку, главным образом в гуманитарных дисциплинах, знание двух языков — немецкого и французского, ориентировку в общих и принципиальных вопросах естествознания. Она привила ему любовь к учению, воспитала уважение к человеку и укрепила демократическую настроенность.

Нам кажется, имеются все основания в гимназическом образовании Кандинского видеть определенные истоки его последующих интересов к психологии, физиологии, философии и психиатрии.