ВСТУПИТЕЛЬНАЯ ГЛАВА К КНИГЕ «КРИТИЧЕСКИЕ И КЛИНИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ ИЗ ОБЛАСТИ ОБМАНОВ ЧУВСТВ»
ПОЯСНЕНИЕ К ПУБЛИКАЦИИ. Предлагаемая читателю работа В. X. Кандинского на русском языке публикуется впервые. Она представляет собой вступительную главу его монографии, напечатанной в 1885 году на немецком языке под названием «Критические и клинические соображения в области обманов чувств». Как известно, основные положения этой монографии Кандинского получили отражение в его посмертно изданной книге на русском языке «О псевдогаллюцинациях». Сличение немецкого и русского текстов этих книг Кандинского показало их неполную идентичность. Так в русском издании опущена вступительная глава, напечатанная в немецком оригинале, и в то же время ему предпослано предисловие Кандинского, с указанием места и даты его написания (С. — Петербург, апрель 1885). «По моему первоначальному плану, пишет Кандинский в этом предисловии, очерк «о псевдогаллюцинациях» предполагался в качестве члена целого ряда очерков, совокупность которых должна была бы обнять собою все учение об обманах чувств».
Такому проекту написания серии очерков соответствует в подзаголовке немецкого издания книги Кандинского «Первый и второй этюд». Первый этюд — «Предварительные замечания» — мы и печатаем ниже. Второй этюд получил название «Псевдогаллюцинации». Он почти полностью идентичен тексту книги «О псевдогаллюцинациях». Мы пишем «почти» потому, что в русском издании кроме отмеченного выше предисловия, добавлена еще одна глава (одиннадцатая). Эту главу Кандинский начинает следующими словами:
«Привожу резюме представляющее точный смысл этого этюда и главнейшие из тех результатов, к которым я пришел».
Изложенное на 5 страницах это резюме содержит поразительно четко и ясно в 20 тезисах, концепции Кандинского о псевдогаллюцинациях.
Еще до выпуска на немецком языке его книги Кандинский напечатал это резюме в виде статьи в журнале «Медицинское обозрение» с названием, идентичным названию немецкого издания его книги. Касаясь первоначального опубликования основного труда Кандинского на немецком языке H.В. Иванов справедливо указывает, что это был вынужденный шаг, обусловленный исключительными трудностями, с которыми встречалось издание научных моно графии в России в то время. «Хорошо известно, пишет он, - упорное стремление В X Кандинского увидеть свой труд, опубликованным на русском языке». Сам Кандинский в своей статье, помещенной в ж. «Медицинское обозрение» писал: «Предположив сделать, на основании собственных клинических наблюдений ряд очерков критического пересмотра имеющегося в литературе материала по вопросу об обманах чувств я недавно закончил первый очерк, трак тающий о пссвдогаллюцинациях и надеюсь, что он в непродолжительном времени появится в немецкой печати. Следуя указанию друзей, я хочу вперед представить здесь точный смысл этого моего этюда и изложить главнейшие из тех результатов, к которым я при шел». Здесь уместно кратко изложить те трудности, с которыми столкнулись при издании книги Кандинского на русском языке.
В протоколе С Петербургского общества психиатров от 26 октября 1885 года мы читаем «Секретарь сообщил, что В X Кандинский представил председателю Общества научное исследование «О псевдогаллюцинациях» для соискания премии врача А.Ф. Филиппова. Для разбора означенного труда избрана комиссия из пяти членов, а именно И.П. Мержеевский, M. H. Попов, А. Е. Черемшанский, О. А. Чечот и А. Ф. Эрлицкий.
В протоколе заседания общества от 25/1 1886 г. указано, что «Профессор И. П. Мержеевский от имени комиссии, которая была избрана в октябрьском заседании для оценки сочинения, представленного на соискание премии врача Филиппова, доложил, что комиссия эта признала сочинение д-ра В. X. Кандинского «О псевдогаллюцинациях» достойным присуждения означенной премии». Передав далее, в главных чертах, содержание этого сочинения, профессор Мержеевский сообщил подробную мотивировку, которыми руководствовалась комиссия принимая свое решение. Затем путем баллотировки общество единогласно постановило присудить премию врача Филиппова В. X. Кандинскому и напечатать его труд, как приложение к протоколам общества. Для выполнения этого решения была назначена комиссия, в состав которой вошли П. А. Дюков, П Я. Розенбах и А. Я. Фрей. Однако общество не смогло изыскать средств на издание монографии Кандинского в течение ряда лет, и возвращается вновь к вопросу о ее печатании уже после смерти автора.
Очень красноречивы в этом отношении 2 протокола общества. В протоколе заседания от 23/IX 1889 г. читаем: «Председатель сообщил о кончине действительного члена Общества В. X. Кандинского и предложил почтить его память вставанием. Д-р Черемшанский указал на то, что постановление Общества психиатров, принятое в январском заседании 1886 г. о том, что сочинение д-ра Кандинского «О псевдогаллюцинациях», удостоенное премии врача Филиппова, должно быть напечатано на счет Общества, до сих пор не приведено в исполнение. Постановлено поручить комиссии из гг. членов Нижегородцева, Розенбаха, Фрея и Черемшанского представить соображения о том, каким образом произвести печатание означенного труда». Но протокол заседания общества от 28/Х 1889 г. сообщает о письме вдовы В. X. Кандинского, в котором она предлагает напечатать книгу за свой счет, просит отдать ей рукопись. Она сохраняет права издателя. Удовлетворено ее желание, так как у общества нет средств. Такова грустная сторона из жизни Петербургского общества психиатров, которое не смогло издать, за неимением средств, замечательной книги Кандинского.
Переходим теперь непосредственно к краткому анализу предлагаемой публикации Кандинского. Мы думаем, что эта публикация представляет для читателя большой интерес. Основное содержание ее раскрывается самим Кандинским в подробном оглавлении его книги. Как видно из текста самой публикации, отдавая дань глубокого уважения основоположникам учения о галлюцинациях, таким «талантливым и эрудированным исследователям», как Байарже, Кальбаум и Гаген, Кандинский в то же время солидаризируется с теми психиатрами, которые считают, что это учение «не завершено» и даже «само понятие галлюцинации, столь частого феномена, в психиатрии не всегда уточнено, а чаще остается зыбким и неопределенным». Дальнейшее изложение посвящено критическому анализу основной, психиатрической литературы того времени об обманах чувств. Здесь уместно отметить ряд черт Кандинского — выдающегося исследователя, психопатолога. Как исследователь Кандинский поражает прежде всего своей взыскательностью и требовательностью в установлении фактов и особенно тонкостью дифференцированного подхода, если это касается определения психопатологических понятий. Обращают внимание его принципиальность и непримиримость когда дело касалось выяснения научной истины, пусть ему приходилось сталкиваться даже и с очень большими авторитетами в области науки.
Об этом говорят, например, критические замечания Кандинского касающиеся неразборчивого использования современными ему авторами казуистики и отдельных высказываний Эскироля, Гризингера. Только будучи убежденным, глубоким ученым, для которого «истина превыше всего», только являясь подлинно высоким и тонким знатоком предмета своего исследования, он мог «осмелиться» утверждать, что научный интерес из казуистики галлюцинаций «покамест представляет лишь 3 случая, описанных Зандером, случай Пика, да еще 20—30 наблюдений, включая, как прежние, так и более новые, обычно приводимые в учебниках». В число авторов таких учебников Кандинский включает, в частности, немецкого психиатра Генриха Шюле.
На отношениях между Кандинским и Шюле следует кратко остановиться. В 1880 году Кандинский опубликовал свою статью «К учению о галлюцинациях», одновременно в ж. «Медицинское обозрение» и в немецком журнале «Архив психиатрии и нервных болезней». В этой статье опираясь на самоописание приступа у него душевной болезни, он дал критический анализ немецкой литературы о галлюцинациях, высказался в защиту «подкорковой» теории галлюцинаций Мейнерта и сформулировал положение о двух видах бреда (интеллектуальном и чувственном) и их последовательной смене. Эта статья нашла отклик во французской и немецкой литературе. В частности, Шюле в данном им обзоре психиатрической литературы за вторую половину 1880 года обратил внимание на указанную работу Кандинского и поставил перед ним вопрос: «Чем объясняется появление так называемых псевдогаллюцинаций и что обусловливает их объективность?».
Об этом и пишет Кандинский в разбираемой нами публикации, называя Шюле «одним из своих немецких учителей». Он указывает также, что интерес Шюле к псевдогаллюцинациям послужил для него толчком к написанию о них монографии. Об этом же он еще раз упоминает в 1886 г. в своем предисловии к русскому изданию этой монографии.
Об установившейся «искренней дружбе» между Шюле и Кандинским пишет также Чиж. Дружеские отношения Кандинского и Шюле, хотя они лично не были знакомы, определялись их большой духовной близостью. Вообще Шюле, находившийся под влиянием материалистических концепций и физиологических взглядов Гризингера, благодаря своему широкому философскому кругозору, высокому уровню клиницизма, своим чрезвычайно гуманным социально-психиатрическим взглядам, весьма импонировал русским психиатрам конца XIX столетия. Заслуживает внимания тот факт, что на заседании Петербургского общества психиатров 29. XI 1886 г. Шюле был избран в почетные члены общества Харьковские психиатры в 1880 и 1881 гг. дважды издали учебник психиатрии Шюле, о котором Ю К. Каннабих писал, что он представляет собой «не только научный, но по своему блестящему стилю и крупный литературный памятник». Этот учебник был долго настольной книгой русских психиатров.
Подвергая острой критике высказывания многих своих современников о галлюцинациях, Кандинский однако хорошо понижал как трудно больным бывает их точно описать Он дает всесторонний и тон-кий психопатологический анализ этих трудностей. Объяснение Кандинского, почему больные представляют врачу неточный субъективный отчет о своих галлюцинаторных переживаниях, скрывают их, или описывают весьма аморфно и иносказательно, оставило в психиатрической литературе заметный след и в последующем ряд видных психиатров уделяли этому вопросу большое внимание Так, например, видный французский психиатр Сегла (который очень ценил Кандинского и называл его произведения классическими) писал, касаясь критериев ограничения психических галлюцинаций Байарже от псевдогаллюцинаций Кандинского, о слове «слышу» в речи больных, рассказывающих о своих болезненных переживаниях: «Что касается слова «слышу», то в бытовом языке наших больных оно имеет многозначный смысл: «Слышать, как кто-то говорит, значит, прежде всего испытывать звуковое впечатление чьего-то голоса, но это также означает воспринимать мысль, формулируемую вашим собеседником, иначе говоря, принадлежащую не вам. Тут есть разница, которую многие люди игнорируют, употребляя слово «слышать» безразлично и в том и в другом значении»!
Принципиальность и требовательность в научных изысканиях сочетались, как видно из печатаемой публикации Кандинского, с большой его скромностью. В этом отношении весьма характерны следующие его слова «Знакомясь с литературой о галлюцинациях — несколько эта проблема живо меня интересует, я убедился, что имеющийся казуистический материал нуждается в серьезной проверке. Такая задача мне не по силам». Мы полагаем, что это не так. Оставленное нашим замечательным отечественным ученым научное наследство в области психопатологии убедительно говорит, как велики были его «силы».
«Когда в наши дни выступаешь с работой о галлюцинациях, то имеется достаточно оснований для того, чтобы подробно объяснить, для чего понадобилось увеличивать эту литературу» — указывает Гаген.
Я тоже чувствую необходимость предпослать моей работе небольшое предисловие, в котором мне придется объяснить, почему я не счел за лишнее приложить свои силы к изучению предмета, над которым задолго до меня потрудились такие талантливые и эрудированные исследователи, как Байарже, Кальбаум и Гаген.
Но так ли уж невозможно сказать ничего нового о галлюцинациях, что не было бы обнаружено прежними авторами? Ежегодно литература на эту тему обогащается новыми работами, и сам по себе факт появления этих последних, независимо от их внутренней ценности, доказывает, что потребность в дальнейшем исследовании этой важной темы далеко еще не исчерпана. «То, что учение о галлюцинациях, несмотря на многократную разработку, отнюдь не завершено, в доказательствах не нуждается; но можно пойти дальше и утверждать, что правильное понимание этого столь часто встречающегося болезненного симптома вообще до сих пор отсутствует…» — заявил в 1877 г. Вильгельм Зандер. С тех пор, однако, положение по существу не изменилось, иначе не пришлось бы в 1881 г. Эд. Полю сказать по этому поводу следующее: «С трудом верится, но само понятие галлюцинации, столь частого феномена, в психиатрических работах не всегда уточнено, а чаще остается зыбким и неопределенным».
Итак, оказывается, что при всем изобилии литературы на эту тему смысл даже самого термина «галлюцинация» до сих пор окончательно не установлен. Причины этого понятны, если принимать во внимание многообразие явлений, обозначаемых понятием галлюцинации. Вот почему так необходимо дальнейшее накопление клинических фактов, точное, скрупулезное наблюдение галлюцинаторных явлений, изучение условий, в которых возникают эти явления, и исследование их взаимосвязи с другими симптомами психического недуга.
Много ли у нас таких наблюдений? Бросим беглый взгляд на совокупность имеющегося казуистического материала и признаемся, что изрядная доля описаний не поднимается над уровнем «анекдотов». Такой материал, конечно, не может служить основанием для сколько-нибудь серьезных выводов о природе галлюцинаторных явлений.
В качестве примера того, что я подразумеваю под «анекдотическими» сообщениями, приведу следующее описание «конкретного случая»: «Некто несчастливый в любви впал в глубокую меланхолию, завладевшую всеми его мыслями: ни о чем более он не в состоянии думать, кроме как о предмете его страсти. Внезапно возникает психическое расстройство, нарушающее все представления пациента: он падает на колени и обращается со страстной мольбой к «явившейся» ему возлюбленной».
Никакой теоретической ценности такое неопределенное описание не имеет. Непонятно, что это «психическая» галлюцинация, обман чувств, просто сон или, наконец, яркое чувственное воспоминание? Ответа на эти вопросы описание данного случая не дает. Судя по комментариям автора, он приводит его не как пример «галлюциноидного» состояния, а как образец настоящей галлюцинации (в том смысле, как он понимает этот термин). Поэтому лишь косвенно можно заключить, что речь в данном случае идет о грезоподобном галлюцинаторном феномене, сопровождавшемся помрачением сознания. Приведу еще один образчик этого рода описаний из дессертации Готье де Боваллона: «Жак Клеман имел небесное видение. С неба спустился ангел и повелел ему убить короля Франции и приготовиться к мученической смерти».
Более новые наблюдения, если они и не страдают излишней краткостью и недостатком подробностей, при ближайшем рассмотрении зачастую оказываются недостаточно точными, да к тому же нередко несут отпечаток теоретических пристрастий автора. Я думаю, что не погрешу против истины, сказав, что бесспорный научный интерес покамест представляют лишь три случая, описанных Зандером. Случай Пика да еще 20—30 наблюдений, включая как прежние, так и более новые, обычно приводимые в учебниках психиатрии. Среди этих учебников исключение составляют лишь «Руководство по душевным болезням» Шюле и «Учебник психиатрии» Арндта, в которых имеется немалый и поучительный собственный вклад авторов в казуистику галлюцинаций.
Правда, недостаток точных и подробных клинических описаний в значительной мере связан с естественными, если можно так выразиться, трудностями, с которыми в этой области неизбежно сталкивается наблюдатель. Галлюцинация — явление субъективное и не может быть наблюдаемо непосредственно, без сотрудничества с больным. Но, как известно, больные не всегда хотят, а чаще просто не могут рассказать о своих переживаниях вследствие недостаточного общего развития, неумения наблюдать за собой, забывчивости и т. п. Даже те из числа выздоровевших, которые могли бы быть полезными в этом отношении, нередко отказываются сообщать подробности своих галлюцинаторных переживаний, стремясь поскорее забыть прошлое либо из чувства ложного стыда (поскольку содержание галлюцинации часто затрагивает интимные стороны внутренней жизни). Определенную роль играет и боязнь оживить в душе пережитые некогда страдания. «Совершенно очевидно, что добыть точные и достоверные сведения о таких вещах вообще трудно, так как трудно найти для них точные слова… и никогда нельзя быть уверенным, что исследователь правильно понял исследуемого». Эти слова Фехнера относятся к явлениям нормальной психики, но с еще большим правом их можно применить к патологическим явлениям.
Неудивительно, что недостаток свежего материала заставляет исследователей обращаться к описаниям старых авторов. Чаще всего при этом ссылаются на случаи Эскироля, а также некоторые примеры из работ Бриер де Буамона. Однако использование старого казуистического материала легко может привести к ошибкам, если не подвергать его строгой критической оценке. Чтобы не быть голословным, приведу первые пришедшие на память примеры. Некоторые новейшие авторы, описывая иллюзии, приводят в качестве иллюстраций наблюдения Эскироля. Между тем отнесение этих случаев к разряду иллюзий в высшей степени сомнительно. Гризингер рассуждает о возможности прерывания зрительных галлюцинаций, когда пациент закрывает глаза, и ссылается на случай, описанный Эскиролем. А на самом деле у больного не было ни галлюцинаций, ни иллюзий. Сам Эскироль квалифицирует этот случай как делирий, помещает его в первую главу своего труда, в параграф, озаглавленный «Симптомы помешательства» и ни словом не упоминает о нем в главах, специально посвященных иллюзиям и галлюцинациям. Пациент, о коем идет речь, видел вокруг себя придворных — совершенно так же, как это было у некоторых наших, отнюдь не галлюцинирующих больных, «видевших» во враче бога, государственного деятеля или начальника тайной полиции.
Что касается Бриер де Буамона, то этот автор использует наблюдения разной степени достоверности: наряду с надежными, убедительными случаями у него фигурируют и сомнительные, и совершенно неправдоподобные. Приведение подробных цитат заняло бы слишком много места. Наблюдение No 25 вполне могло бы сойти за бред преследования (хронический психоз) со слуховыми и иными галлюцинациями, если бы автор совершенно непроизвольно не обмолвился о «лицах, одинаково видимых днем и ночью, от которых пациент якобы слышал угрозы и брань по своему адресу. Но если он постоянно видел своих преследователей перед глазами, непонятно, зачем ему понадобилось искать их «за занавеской, в шкафу и под кроватью». Чуть ли не все авторы, не только французы, но и немцы, цитируют наблюдение, приводимое Буамоном под No 1 и в свою очередь заимствованное у Вигана. Наблюдение это совершенно неправдоподобно. Слова больного: «Я принял этого человека в своей душе» вовсе не дают права заключить о наличии галлюцинаций. Вернее всего, речь идет просто об очень ярком воспоминании. Правда, тут же говорится, что больному, художнику по профессии, не нужно было поворачивать голову, чтобы сверить позу своей мнимой модели. Но означает ли это, что имела место истинная галлюцинация? Трудно поверить, чтобы сложные зрительные галлюцинации с заранее заданным конкретным содержанием можно было бы вызвать у себя по собственному желанию, в любой момент, да еще распоряжаться по своему усмотрению галлюцинаторными образами, например заставлять мнимого человека садиться в реально существующее кресло, принимать разные позы и т. п. Не менее странным кажется утверждение автора, будто больной поведал ему о своих необыкновенных способностях после того, как провел в лечебнице добрых тридцать лет, причем обо всем этом времени, если не считать последних шести месяцев, у пациента не осталось никаких воспоминаний. В каком бы он ни был состоянии, навряд ли по истечении 29 с половиной лет он мог остаться в здравом уме и памяти. Во всяком случае принять за чистую монету все рассказы больного о событиях тридцатилетней давности невозможно. Скорее, нужно представить себе дело таким образом, что художник еще до болезни развил в себе способность вызывать в памяти настолько живые образы, что ему нетрудно было воспроизводить их на полотне; впоследствии же, проболев тридцать лет и впав отчасти в состояние вторичного слабоумия, он вполне мог дать повод Вигану усмотреть наличие галлюцинаций там, где их в действительности не было. Принять на веру все, о чем больной рассказал Вигану, значило бы согласиться и с теми случаями, приводимыми Бриером, которые смело можно отнести «к области предчувствий и духовидения» (Гаген), но уж никак не к галлюцинациям.
О том, что получается, когда одни и те же истории болезни переписывают из книги в книгу, насколько при этом искажаются факты, говорит следующий случай: имя автора, у которого Бриер де Буамон заимствовал историю болезни художника, в работе Готье де Боваллона превратилось в… имя самого больного! Боваллон пишет: «Когда передо мной оказывается модель, говорит художник Виган…» и далее: «Вигаи видел лишь те части кресла, которые не были закрыты сидящим человеком».
Следует указать, что Бриер вообще не видит разницы между галлюцинацией и фантазией: его определение галлюцинации («восприятие чувственных знаков идеи») таково, что охватывает, очевидно, и галлюцинации в собственном смысле слова, и псевдогаллюцинации, и даже обычные воспоминания и образы чувственной фантазии.
«В литературе о галлюцинациях отвлеченных рассуждений гораздо больше, чем конкретных данных»,— говорит Зандер. И действительно, контраст между обилием теорий и скудостью точных клинических наблюдений бросается в глаза. «Теориям нет числа, каждый автор предлагает новое толкование и в конце получается, что сколько авторов, столько и концепций». Правда, в некоторых случаях расхождения не столь существенны, однако встречаются и полностью противоречащие друг другу теории.
Знакомясь с литературой о галлюцинациях, поскольку эта проблема меня живо интересует, я убедился, что имеющийся казуистический материал нуждается в серьезной проверке. Такая задача мне не по силам. Однако мне представилась возможность накопить достаточное количество собственных наблюдений на основе богатого клинического материала психиатрической больницы св. Николая в Петербурге, а также благодаря некоторым другим обстоятельствам. В частности, я располагаю весьма ценными, на мой взгляд, наблюдениями слуховых галлюцинаций. В своей статье о галлюцинациях слуха я не мог, не рискуя сбить с толку читателя, останавливаться на явлениях, близких к галлюцинациям, но принципиально отличных от них. Этому вопросу будет посвящена настоящая работа. Мне особенно приятно, что я получил, наконец, возможность ответить на вопрос, заданный мне д-ром Шюле: Чем объясняется появление так называемых псевдогаллюцинаций и что обусловливает их «объективность»? Интерес, проявленный к этой проблеме д-ром Шюле, одним из моих немецких учителей, послужил толчком для настоящей работы. Предлагая ее взыскательному читателю, я позволю себе заметить, что явления, описанные мной под именем «псевдогаллюцинаций», имеют, как мне кажется, прямое отношение к патогенезу галлюцинаций в собственном смысле слова.