Посмертное издание книги В. X. Кандинского «К вопросу о невменяемости» и ее значение для развития отечественной судебной психиатрии. Обсуждение в петербургских обществах психиатров и юристов в 1883 г. проекта статьи Уложение о наказаниях 36 о вменяемости. «Особое мнение» В. X. Кандинского по этому вопросу. Обоснование В. X. Кандинским необходимости включения в статью 36 психологического критерия вменения. Философские и психологические комментарии В. X. Кандинского по этому вопросу. Его важнейшие психиатрические экспертизы. Общая характеристика В. X. Кандинского как судебного психиатра.

Судебно-психиатрические воззрения В. X. Кандинского представляют большой интерес. Они до сих пор являются одним из руководящих принципов судебно-психиатрической экспертной практики.

Исследования Кандинского по вопросам судебной психиатрии получили широкое освещение в советской литературе. Здесь прежде всего следует указать на данную А. В. Снежневским в биографическом очерке о Кандинском подробную характеристику его судебно-психиатрических взглядов, а также на работы Д. Р. Лунца и Ц. М. Фейнберг, в которых дан углубленный анализ высказываний В. X. Кандинского по проблеме вменяемости.

Все же судебно-психиатрические работы ученого заслуживают дополнительного анализа. При характеристике судебно-психиатрических концепций В. X. Кандинского необходимо иметь в виду ряд особенностей их возникновения и развития. Кроме того, анализ судебно-психиатрических воззрений В. X. Кандинского в их динамике хорошо рисуют его облик как ученого и общественного деятеля, раскрывает ряд черт характера и личности. Несомненный интерес представляет и эволюция отношения психиатров к судебно-психиатрическим взглядам Кандинского — от выраженной оппозиции к ним большинства, преимущественно петербургских психиатров, до всеобщего признания их и включения в золотой фонд науки и практики.

Как можно судить по предисловию к посмертно изданной монографии «К вопросу о невменяемости», проблемы судебной психиатрии вызывали в В. X. Кандинском в течение последних лет жизни повышенный интерес. Результаты их изучения должны были стать составной частью готовившегося им к печати большого труда. Характерное для В. X. Кандинского стремление к монументальности исследований, взыскательность и требовательность к их теоретическому содержанию при стремлении в то же время добиться их практического претворения получили отражение в следующих словах самого исследователя: «Мой труд, имея заглавием: О свободе воли (медико-философское исследование), распадается на три части. Первая часть: «учение о свободе действования», по свойству предмета носит характер исследования философско-психологического; вторая часть: «учение об ответственности», трактует о вопросах, относящихся к области индивидуальной и общественной этики; третья часть: «учение о вменении и о состояниях невменяемости», применяет принципы, добытые предыдущими исследованиями к практике судебной, имеет главным содержанием своим чисто практические вопросы судебной психопатологии».

Подчеркивая тесную связь трех разделов задуманного труда, В. X. Кандинский при этом в следующих словах выражает свое творческое кредо, раскрывающее его стиль научной работы: «Спокойствие, последовательность и уверенность действования в области столь трудной и налагающей на действователя ответственность столь серьезную, как деятельность медико-судебная, возможны лишь при твердости принципиальной почвы».

В указанной монографии можно выделить два раздела. Первый составляет выступление В. X. Кандинского по проблеме вменяемости в совместно проведенной в 1883 г. дискуссии по этой проблеме Петербургского общества психиатров и Петербургского общества юристов. Второй раздел включает несколько экспертных заключений В. X. Кандинского, отражающих его судебно-психиатрическую экспертную практику.

Хотя, как уже отмечалось, сам В. X. Кандинский считал, что опубликованная в монографии третья часть его большого труда, имеет своим главным содержанием чисто практические вопросы судебной психопатологии, было бы неправильно думать, что в ней отсутствуют теоретические, философско-психологические и общеклинические рассуждения, позволяющие получить представление о его принципиальных позициях в области судебной психиатрии.

Этот важный, посмертно опубликованный труд В. X. Кандинского не исчерпывает, однако, его высказывания по судебно-психиатрическим вопросам. Для полной характеристики воззрений В. X. Кандинского в данной области весьма ценным является привлечение всех его выступлений по проблеме вменяемости, а также написанных им рецензий на опубликованные к тому времени труды по вопросам психиатрии.

Характеристику судебно-психиатрических взглядов В. X. Кандинского целесообразно начать с оценки его участия в уже упомянутой дискуссии по проблеме вменяемости, которая проходила в 1883 г. в связи с обсуждением формулировки 36-й статьи нового проекта Уложения о наказаниях, составленного комиссией при Министерстве юстиции под председательством сенатора Э. Фриша. Эта статья касалась правового положения душевнобольных, критериев вменяемости и содержания проведения судебно-психиатрической экспертизы при криминальных деяниях психически больных. В проекте она была выражена следующим образом: «Не вменяется в вину деяние, учиненное лицом, которое по недостаточности умственных способностей, или по болезненному расстройству душевной деятельности, или по бессознательному состоянию, не могло во время учинения деяния, понимать свойства и значение совершаемого, или руководить своими поступками» Обсуждению этой статьи были посвящены три заседания Петербургского общества психиатров (12 и 18/II и 2/III 1883 г) и 2 заседания уголовного отделения Юридического общества при Петербургском университете (5 и 10/111 1883 г). Кроме того, статья эта была рассмотрена на двух заседаниях Московского юридического общества (25 и 28/IV 1883 г.), с участием московских психиатров, в том числе С. С. Корсакова, и получила освещение в двух номерах «Судебной газеты» за 1883 г.

Совместно проведенные дискуссии юристов и психиатров по проекту 36-й статьи нового Уложения о наказаниях получили широкое освещение в газетах и медицинских журналах того времени. «Обсуждение редакции 36-и статьи,— писал секретарь Петербургского общества психиатров А. Е. Черемшанский в своей большой статье, посвященной изложению этой дискуссии,— составляло важное событие в жизни психиатрического и юридического общества в С. Петербурге».

Участники дискуссии раскололись па два непримиримых лагеря. Камнем преткновения оказался вопрос о целесообразности внесения в обсуждаемую статью Уложения о наказаниях юридического (психологического) критерия вменения.

О страстности споров может в какой-то мере свидетельствовать тот факт, что указанная статья А. Е. Черемшанского вызвала резкую реплику со стороны участника дискуссии Л. Ф. Рагозина, придерживавшегося точки зрения, противоположной точке зрения А. Е. Черемшанского. «Он,— писал Рагозин, про Черемшанского,— может даже ошеломить неопытного читателя своим субъективным характером и крайней аподиктичностью тона и выражений».

Прежде чем перейти к анализу высказываний Кандинского в отмеченной дискуссии по существу, коротко остановимся на его линии поведения в сложившейся тогда ситуации. В основном вопросе дискуссии — нужно ли дополнять медицинский критерий, содержащий в кратком виде психиатрическую мотивировку невменения, его психологической расшифровкой и аргументацией — Кандинский уже на первом заседании Петербургского общества 5. II 1883 г. оказался почти в одиночестве. Его мнение о необходимости включения психологического критерия в статью 36-ю, где регламентируется порядок признания невменения, было поддержано по существу только главным врачом Петербургской психиатрической больницы св. Николая О. А. Чечотом и частично Л. Ф. Рагозиным (присутствовало 22 человека). Будучи рядовым врачом, ординатором психиатрической больницы, Кандинский оказался в оппозиции к самым именитым и заслуженным психиатрам столицы, среди которых были И. П. Мержеевский, В. М. Бехтерев, М. П. Литвинов, Б. В. Томашевский и др. Не разделял его взглядов также столь авторитетный юрист, как А. Ф. Кони, выступивший на этом заседании с большой речью.

Несмотря на, казалось бы, полное свое поражение, на следующем заседании Петербургского общества 18.11 Кандинский вновь выступает, но уже с пространным «Особым мнением», в котором всесторонне обосновывает свою точку зрения.

На этом втором и затем на третьем, последнем, заседании Петербургского общества психиатров, общество вновь отвергло его предложение об упоминании в статье 36-й наряду с медицинским критерием невменения и психологического его критерия, но уже 12 голосами против 6. Против точки зрения В. X. Кандинского на этих заседаниях выступили А. Ф. Эрлицкий, В. Ф. Чиж, M. H. Нижегородцев, Б. В. Томашевский. Согласились же с ним, кроме О. А. Чечота и Л. Ф. Рагозина, еще три члена общества — Ф. И. Бартолинк, Э. К. Маак, П. Н. Никифоров.

На состоявшихся вскоре (5 и 10.11 1883 г.) заседаниях Петербургского юридического общества спорный вопрос был, наконец, разрешен. От большинства членов Петербургского общества психиатров, сторонников исключения из статьи 36-й психологического критерия вменения, выступали А. Е. Черемшанский и Б. В. Томашевский, а от меньшинства, поддерживающего Кандинского и сохранении этого критерия,— О. А. Чечот и сам В. X. Кандинский. Кроме того, с обоснованием своей точки зрения и внесенного предложения по редакции статьи на этом заседании выступил А. Ф. Кони. Высказывались также А. Е. Черемшанский (вторично) и Л. Ф. Рагозин, а из юристов В. К. Случевский (поддерживающий Кандинского) и Л. 3. Слонимский.

Юридическое общество большинством голосов (18 против 4) высказалось за сохранение в статье 36-й наряду с медицинским и психологического критерия. Таким образом В. X. Кандинский одержал победу в дискуссии по такой важной и принципиальной проблеме судебной психиатрии, как проблема вменяемости. Она была одержана в столкновении с такими видными психиатрами, как И. П. Мержеевский и В. М. Бехтерев, таким юристом, как А. Ф. Кони.

Эта дискуссия показала, что еще в первые годы своей психиатрической деятельности Кандинский обнаружил столь обширные знания, такую эрудицию, глубину и зрелость судебно-психиатрических воззрений, что смог стать одним из основоположников отечественной судебной психиатрии.

Кандинский показал себя в этой дискуссии как передовой ученый, стойкий, несгибаемый борец за истину в науке, способный принципиально и убежденно, страстно и вдохновенно отстаивать свою точку зрения, основанную на глубоком знании обсуждаемого предмета.

Для того, чтобы сказанное не выглядело голословным, необходимо рассмотреть некоторые вопросы дискуссии по существу. Прежде всего следует указать, что Кандинский и поддерживающий его Чечот, признавая важное значение и единство клинической и судебной психиатрии, в то же время отчетливо видели специфику последней, тогда как их противники, в той или иной мере отождествляли два этих раздела психиатрии.

В чем же, по мнению Кандинского, эта специфика судебной психиатрии? Она определяется связью психиатрии с правовыми науками тем, что психиатрам приходится выполнять функции судебных экспертов, удовлетворять запросы судебных и других правовых органов. Предпосылками судебно-психиатрической деятельности является необходимость и возможность «согласовать принципы и взгляды современной психиатрии с требованиями уголовного закона», общая почва, «на которой могли бы сходиться эксперты и судьи». Судебная психиатрия связана с правовыми науками, поэтому необходимо выработать общий для психиатров и юристов язык, применяемый в судебной практике. Психиатры, занимающиеся судебно-психиатрической экспертизой, должны, по Кандинскому, быть более компетентными в социологических, социально-психологических, психологических и юридических вопросах и использовать эти знания для должного понимания экспертных задач и лучшего проведения судебно-психиатрической экспертизы. Иначе,— говорил Кандинский,— психиатры смогут «быть на суде только свидетелями, а не экспертами»… «Свидетель сообщает,— писал он,— лишь факты, свидетель-врач, значит, может (потому что и должен) ограничиться медицинскими фактами. Эксперт же — умозаключает и цель его умозаключений должна привести судью к правильному применению закона в данном случае…».

В своем заключительном слове на последнем заседании Петербургского общества психиатров, посвященном выработке окончательной редакции статьи 36-й, В. X. Кандинский и О. А. Чечот еще резче выразили мысль о специфичности судебной психиатрии, когда сказали, что: «…роль психиатра-клинициста существенно отличается от роли психиатра-эксперта, так как и между душевнобольными могут встретиться люди, вменяемость которых не может подлежать сомнению…».

Глубина и богатство судебно-психиатрических воззрений Кандинского еще отчетливей раскрывается в его полемике с выступавшими против него психиатрами.

Возражения против точки зрения В. X. Кандинского заключались в основном в следующем.

Некоторые из его оппонентов считали, что сам факт установления психиатром душевного заболевания является достаточным для признания лица, страдающего этим заболеванием, невменяемым и что психологическая формула вменения является излишней.

Так, И. П. Мержеевский, например, считал, что «раз будет доказано клиническим путем, что человек—душевно болен, то действия его, совершенные под влиянием каких бы то ни было мотивов, не могу г уже считаться вменяемыми… потому что раз существует душевная болезнь, она отражается на всех проявлениях психической жизни человека, хотя бы рядом с патологическими поступками у такого больного встречались и нормальные действия…».

Заслуживает внимания позиция, занятая в дискуссии о вменяемости А. Ф. Кони. Этот крупнейший представитель правовой науки, прямо не вступая в полемику с Кандинским, придерживался, как мы уже отмечали, противоположной точки зрения по вопросу о необходимости психологического критерия при решении вопроса о вменяемости. Кони считал наличие душевного заболевания или другой психической аномалии более широким, надежным и научным критерием для решения вопроса о вменении, чем психологический критерий, выражающийся в установлении осознанности поведения и способности управления им.

«Едва ли желательно,— говорил он,— суживать вопрос о невменении тесными пределами односторонних шатких признаков, заменяя ими возможность широкого обсуждения всего душевного строя обвиняемого, одним из болезненных проявлений которого могло быть преступление. Ставя вопрос в эти узкие рамки, мы отодвигаем на задний план психиатрический опыт и науку и предписываем ей видеть душевную болезнь лишь там, где и для нас существуют ее признаки». Особенно резко Кони выступал против тех аргументов в защиту психологического критерия, которые выражались в признании наличия «светлых промежутков» в течении душевных болезней, «Выдвигание вперед вопроса о lucida intervalla,— говорил он,— и перенос центра тяжести вопроса о вменении с заключения представителей науки на фактическую оценку одностороннего признака составляло бы шаг против действующего условия». Психологический критерий вменения А. Ф. Кони трактовал как «не строго научный и специальный, а метафизический» критерий.

О «метафизичности» психологического критерия вменения говорили и другие участники заседаний, например М. П. Литвинов. «Будем ли мы говорить о «разуме», о «свободном волеопределении» или о «правильности сознания и руководства поступками»,— заявлял он,— мы вводим этим опять метафизическое, следовательно, спорное понятие в определении критерия и перестаем держаться естественно-научной точки зрения на подводимые под этот критерий ненормальные проявления душевной деятельности, а между тем естественно-научная оценка происхождения и сущности этих проявлений служит уже сама по себе достаточным критерием их невменяемости».

Не будем приводить других возражений Кандинскому как менее существенных. Позволим только заметить, что в основном и главном спор с Кандинским шел с позиций понимания психиатрии как естественнонаучной (и только) медицинской дисциплины, способной самой самостоятельно решать правовые и юридические вопросы на основе лишь клинических методов исследования без привлечения психологической оценки поведения лица, совершившего правонарушение.

Мы полагаем, что огромную роль в победе В. X. Кандинского в этом случае сыграли его высокая судебно-психиатрическая компетенция и тот факт, что он стоял на более передовых, чем его оппоненты, позициях в области философии, психологии и правовых наук при надлежащем, разумеется, уровне клинической подготовленности.

Кандинский убедительно показал, сколь нереалистичны попытки опереться при решении вопроса о вменении только на клинико-психиатрический диагноз. Психические расстройства крайне разнообразны и следует иметь в виду, что один только диагноз психического заболевания недостаточен для определения вменяемости лица им страдающего и совершившего правонарушение. Вопрос о вменении при клинико-судебно-экспертном исследовании лиц с одним и тем же диагнозом может быть решен по-разному в зависимости, например, от стадии болезни. Нельзя не считаться и с тем, совершено ли правонарушение в остром периоде заболевания или в его светлом промежутке, в период полноценной глубокой ремиссии при периодическом, ремитирующим течении. Необходимо иметь в виду, что ряд психических заболеваний может протекать, с одной стороны, с психопатологическими проявлениями, с другой — в так называемых непсихотических формах. Кроме того, весьма распространены и психические нарушения, когда границы между патологией и нормой весьма неопределенны, очень условны (так называемые пограничные состояния — неврозы и психопатии); только использование психологического критерия вменяемости может в таких случаях помочь избежать ошибок.

Интересно, что А. Ф. Кони в своих воспоминаниях о судебно-психиатрической экспертизе пишет о «неутешительности» этих воспоминаний. В статье «Присяжные заседатели» он, вступая в известное противоречие с приведенными нами выше его же высказываниями, резко критикует практику расширенного применения критерия невменяемости к лицам с психическими нарушениями (типа пограничных состояний — неврозов и психопатий) и наследственно отягощенным с «признаками вырождения».

В. X. Кандинский возражает против огульного отнесения всех психологических теорий к разряду спекулятивных, умозрительных, метафизических. Он пишет о существовании научной психологии, в формирование которой на «российской почве» он сам внес заметный вклад своим замечательным переводом «Основ физиологической психологии» В. Вундта.

Вскрывая ошибочность высказываний своих противников, в частности М. П. Литвинова, о том, что «все уложения (о наказаниях) строятся на спиритуалистическом принципе абсолютно свободной воли, принципе, нарушающем всеобщность закона причинности», В. X. Кандинский обосновывает с материалистических позиций учение о «свободе воли».

Мы не имеем возможности в данной главе привести все соображения Кандинского по данному вопросу тем более, что он освещался в главе «В. X. Кандинский как психолог». Приведем только короткую выразительную цитату из упомянутого уже нами «Особого мнения». «Одно дело,— писал Кандинский,— учение о свободе воли у спиритуалистов, и другое дело — учение об условной свободе воли у психологов. Спиритуалистическое понятие о воле исключает всеобщность действия закона причинности; у психологов же свободное действование есть ничто иное как частный случай действия этого закона».

Важно здесь подчеркнуть, что Кандинский в этих своих рассуждениях преодолевает ограниченность признания только физиологической детерминированности волевых актов. Ему было вполне доступно (в противоположность его коллегам) идея их социального детерминирования.

Кандинский проводит тонкий анализ двух составных частей защищаемого им психологического критерия вменения — возможности понимания совершаемого действия, которая определяется им как «свобода суждений», и возможности выбора между различными мотивами действования, определяемой им как «свобода выбора». «Душевнобольные люди очень часто сохраняют свободу суждения,— указывает Кандинский,— но теряют свободу выбора».

Таковы высказывания В. X. Кандинского в дискуссии, развернувшейся в период становления отечественной судебной психиатрии и оказавшей столь большое на нее влияние.

Нельзя не отметить здесь и ту большую поддержку, которую оказал Кандинскому его большой друг — главный доктор психиатрической больницы св. Николая О. А. Чечот.

На судебно-психиатрические воззрения В. X. Кандинского и О. А. Чечота большое влияние, мы думаем, оказал Г. Модели. Приведем лишь два его высказывания, подтверждающие, как нам кажется, эту мысль.

«Оправдать преступника на основании помешательства можно лишь тогда,— писал Модели,— когда имеется ясное доказательство того, что во время совершения преступления обвиняемый страдал таким расстройством рассудка, которое не позволяло ему сознавать природу и свойства совершаемого поступка, а если он и мог сознавать их, то был не в состоянии понимать, что совершает нечто противозаконное…». «Сущность преступления, — продолжал он,— заключает в себе два элемента: во-первых, сознание того, что этот поступок противен закону; во-вторых, свободу совершать или не совершать его».

Как видно из этих высказываний, Модели признавал необходимость учета не только «умственного критерия», но и «волевого» для решения вопроса о вменении. Понимал он и то, что при некоторых душевных заболеваниях наблюдаются расхождения между этими критериями, когда «человек может знать, что поступок его противозаконен и все-таки совершит его под влиянием мысли или влечения, которым у него нет воли или силы противостоять».

Эти положения Модели и были использованы в суждениях о психологическом критерии вменяемости Кандинским и Чечотом.

Наряду с глубокими расхождениями Кандинского с большинством петербургских психиатров по одной из главных проблем судебной психиатрии, каковой является проблема вменяемости, можно отметить в то же время единомыслие по этой проблеме Кандинского и ведущих московских психиатров.

Обсуждение предложенной комиссией сенатора Э. Фриша редакции статьи 36-й было продолжено в Московском обществе юристов, где этому было посвящено два заседания общества — 25 и 28. IV 1883 г., проведенных с участием психиатров, работающих в Московской Преображенской психиатрической больнице (В. Р. Буцке, С. С. Корсаков, Ф. А. Савей-Могилевич). От их имени выступил С. С. Корсаков. Опуская детали обширного выступления С. С. Корсакова, укажем только, что в главном оно полностью соответствовало приведенной выше судебно-психиатрической концепции В. X. Кандинского. Отчетливое сходство в позиции двух классиков нашей отечественной психиатрии видно из вводной части выступления С. С. Корсакова на заседании 25. IV.

«Следует сохранить,— сказал С. С. Корсаков,— как первую часть,— указание на общие причины невменяемости, так и вторую — критерий — потому, что с одной стороны в судебной практике бывают случаи, когда преступник хотя и представляет психические аномалии, но преступление его не вытекает из этих аномалий и следовательно должно быть ему вменено; а с другой стороны, и непонимание совершаемого, и неспособность руководить своими поступками не всегда должны быть условиями невменяемости, а только при существовании определенных причин — в частности душевной болезни. Следовательно, первая и вторая часть так взаимно ограничивают одна другую, что отбросить одну из них нельзя».

Позже В. П. Сербский, сыгравший столь значительную роль в развитии отечественной судебной психиатрии, изложив историю обсуждения статьи 36-й нового проекта Уложения о наказаниях, писал в своей книге «Судебная психопатология»: «Необходимость установления в законе психологического критерия невменяемости с наибольшей убедительностью разработана покойным В. X. Кандинским и мне остается лишь присоединиться к доводам этого талантливого врача-психолога».

Выше уже отмечалось, что в выступлениях в дискуссии о вменении раскрывался как стиль научной деятельности В. X. Кандинского, так и особенности его личности. Прежде всего это глубокая принципиальность, стойкость и убежденность ученого, неутомимого в поисках истины и отстаивания ее. Это глубина и всесторонность в изучении предмета исследования, страстность и беззаветное служение науке, неустрашимость борьбы против господствующих течений и взглядов, если они противоречат научной истине.

Указанные качества удивительно сочетались у Кандинского с исключительной добросовестностью и огромным чувством долга. Ярко иллюстрирует стиль поведения Кандинского факт, который нам здесь хотелось бы привести. Несколько лет спустя после описанной дискуссии о вменении в научных обществах психиатров и юристов, на Первом отечественном съезде психиатров в своем выступлении, посвященном оценке законоположений о душевнобольных в России, Я. А. Боткин вновь высказался против психологического критерия вменяемости: «Критерий душевного расстройства, изображенный в статье 36 проекта нового Уложения о наказаниях,— говорил он,— как критерий психологический, не может обнимать собой всех аномалий душевной деятельности». Отвечая Я. А. Боткину, Кандинский начал свое выступление следующими словами «По недостатку времени я не имею возможности оспаривать 2 е положение д-ра Боткина мотивированно, а потому просто представлю свои положения, которые я уже раньше защищал и устно и в печати. Я делаю это вовсе не с той целью, чтобы убеждать кого-нибудь, но единственно для того, чтобы не носить на себе нравственной ответственности за мнения большинства, в случае, если я их разделять по этому вопросу буду опять не в состоянии».

Жена Кандинского E.К.Кандинская писала в предисловии к книге «К вопросу о невменяемости» о том, как «терпеливо и упорно он добивался истины и как настойчиво он держался своих убеждений, хотя бы при этом и встречал иногда, по-видимому, непреодолимые препятствия Он неоднократно повторял в таких случаях «Magna est ventas et prae alebit» (великое истинно и имеет перевес).

В следующем разделе мы дадим характеристику Кандинского как судебного психиатра-эксперта, остановимся на принципах, которые он положил в основу своих судебно психиатрических заключений, и на том, что даны эти заключения для оценки его как клинициста-психиатра.

Материалом для анализа в указанном плане деятельности Кандинского являются его восемь подробных судебно-психиатрических экспертных заключений по правонарушениям.

Эти судебно-психиатрические заключения содержат истории болезни, которые подвергаются клиническому анализу и судебно-психиатрической оценке. По этим заключениям можно с большей степенью достоверности судить о клинических судебно-психиатрических взглядах Кандинского, о богатстве и совершенстве его клинического опыта и судебно-психиатрической компетентности.

Из восьми заключений 3 относятся к совершившим преступления психопатам, 1 — к олигофрену, 3 — к лицам с разной степени органическим слабоумием (сифилитическим, эпилептическим, алкогольным) и 1 — к больному алкоголизмом с выраженной алкогольной деградацией, которого Кандинский признал симулянтом.

Касаясь приведенных в этих медицинских заключениях историях болезни и их анализа, данного Кандинским, можно указать на следующее: 1) обращает на себя внимание клинический реализм историй болезни, их полный и всесторонний характер, наличие в них сводного анализа с обязательным включением объективных данных: 2) во всех историях болезни подробно излагаются данные соматических исследований испытуемых; 3) кроме психопатологического анализа, в них, как правило, дается тонкая психологическая характеристика личности испытуемого, указывается на ту или иную психологическую мотивировку его поведения; 4) все судебно-психиатрические заключения Кандинского отражают его принципиальные установки в понимании психической патологии, общих и частных закономерностей, лежащих в ее основе, его теоретические взгляды в области психиатрии и судебной психиатрии.

Важно отметить, что Кандинский, как мы уже указывали, один из первых среди отечественных психиатров стал твердо придерживаться нозологического принципа подразделения психических расстройств. Ему принадлежат большие заслуги в разработке и внедрении этого принципа в отечественную психиатрию. Он понимал также, что психические расстройства проявляются не только в клинических формах, текущих по типу процесса, но могут выражаться в преходящих психопатологических состояниях в виде реакций и в стационарных врожденных аномалиях психики, таких, как психопатии и олигофрении. Различал он также психотические и непсихотические формы расстройств психической деятельности.

Судебно-психиатрическое значение такой дифференциации психической патологии на различные ее классы весьма велико. Она получила полное отражение в экспертизной практике Кандинского.

Не будем приводить описание каждого экспертного заключения, опубликованного в монографии Кандинского. Дадим только общую оценку его судебно-психиатрической экспертной деятельности и охарактеризуем основные ее принципы.

Прежде всего укажем, что она глубоко диалектична

и что на ней лежала печать его высокого клинического мастерства, тонкого психологического анализа и широкого социального кругозора.

Кандинский всесторонне учитывал сложность построения судебно-психиатрического экспертного заключения. В этом плане заслуживает особого внимания экспертное заключение по делу Губаревой. Мы не будем здесь касаться представляющих огромный интерес клинических воззрений Кандинского на психопатию, в выделении и описании которой как самостоятельной клинической формы он вместе с И. М. Балинским и С. С. Корсаковым сыграл выдающуюся роль. Об этом мы уже писали в предыдущей главе. Остановимся лишь на том, что в экспертном заключении по делу Губаревой Кандинский проводил отчетливое разграничение двух видов психической патологии, что имеет принципиальное значение для судебной психиатрии. «В душевной жизни девицы Губаревой я должен был,— писал он,— различить ее постоянное или обыкновенное психопатическое состояние от тех состояний полного и, так сказать, острого душевного расстройства, в которые она впадает по временам…». «Обыкновенное психопатическое состояние» ее определялось Кандинским следующим образом: «…весь строй душевной жизни обвиняемой существенно характеризуется непостоянством, изменчивостью, неустойчивостью, отсутствием внутреннего равновесия, дисгармонией своих отдельных сторон…». Острое же душевное расстройство на фоне столь хорошо описанной психопатичности характеризуется как «транзиторные болезненные состояния… равнозначущим с временным полным умопомешательством или с умоизступлением».

Представляет интерес само прохождение экспертизы Губаревой. Она проводилась дважды. При первой экспертизе точка зрения Кандинского о невменяемости обследуемой не получила в суде подтверждения. Но после второй, окончательной экспертизы его мнение восторжествовало, и суд присяжных признал Губареву невменяемой.

В статье Кандинского об этой экспертизе, можно думать, несколько завуалировано дан глубоко содержательный ответ на выступление А. Ф Кони в Петербургском обществе психиатров во время дискуссии по поводу проекта статьи 36-й нового Уложения о наказаниях. В этом выступлении А. Ф. Кони противопоставлял при проведении экспертизы анализ «всего душевного строя обвиняемого», «односторонним шатким признаком». В экспертизе Губаревой мы видим, как Кандинский не противопоставлял, а рассматривал в единстве и «весь душевный строй» обвиняемой, ее психопатию и отдельные эпизодические психотические ее состояния, отнюдь не являющиеся «односторонними шаткими признаками».

Важным для экспертной деятельности Кандинского является его понимание сложных диалектических отношений между психологическими и психопатологическими факторами, определяющими поведение обследуемых.

Кандинский отмечал общность психологии и психопатологии. Имеем ли мы дело с нормальной психической деятельностью или с болезненно измененной психикой, в том и другом случае речь идет о психической деятельности, и в этом отношении психология и психиатрия имеют общий предмет изучения. Общность психологии и психопатологии — явление бесспорно важное. Но следует ли из этого, что она, эта общность, перекрывает различия в отношениях, которые складываются между человеком и внешним миром, и закономерностях деятельности мозга и психического функционирования в условиях психического здоровья и психической болезни.

Попытки психологического толкования психопатологически обусловленного поведения человека являются глубоко ошибочными и по существу приводят к отрицанию психиатрии как науки. При психической патологии имеются нарушения и извращения связей внешнего и внутреннего, ослабление, ограничение и даже полный разрыв их. Кандинский понимал эти сложные отношения психологического и психопатологического. Убедительно это подтверждает его дискуссия с Б. В. Томашевским во время все того же обсуждения в Петербургском обществе психиатров статьи 36 Уложения о наказаниях. Приведя в пример меланхолика, который совершает убийство единственно с целью, чтобы добиться таким путем наказания и «искупить свои грехи», Томашевский видит в таком поведении меланхолика и осознание своих преступных действий и способность управлять ими. Значит, если пользоваться той частью статьи 36, в которой изложен психологический критерий вменения, то следует признать этого меланхолика вменяемым.

Кандинский подвергнул острой критике Томашевского за упрощенчество и психологизирование в оценке поведения больного меланхолией, за то, что он неправомерно сопоставляет меланхолически-бредовое поведение с поведением здорового человека, в норме психологически обусловленным. «Разве можно ожидать какой-нибудь свободы там,— пишет В. X. Кандинский,— где сущность душевной болезни именно и сводится к явлениям психической задержки, к подавленности, к крайне медленному и тяжелому движению представлений». Но если сложность отношений психопатологического и психологического проявляется в наличии их общности и различий и потому ошибкой было бы отождествлять эти две формы (нормальную и патологическую) психической деятельности, то не следует забывать, что у психически больных могут иметь место различные формы сосуществования психопатологического и психологического. Неадекватное отношение к окружающему и неадекватное поведение, обусловленное психопатологией, могут сочетаться с адекватным отношением и поведением, обусловленными сохранными сторонами психики (вплоть до осознавания имеющейся патологии и вызванных ею нарушений психики).

Кандинский хорошо понимал сложные связи и взаимодействия патологических и здоровых элементов психики у душевнобольных и потому в судебно-психиатрической оценке выдвигал на первый план, как мы уже указывали, степень выраженности психического заболевания, глубину психического расстройства. На этом было основано утверждение о недостаточности одного медицинского критерия — установления психической патологии — для решения вопроса о вменении и о необходимости его дополнения психологическим критерием. Для этого нужно определить степень осознанности поведения и способности его регулирования. Вот почему Кандинский признает больных с органическими психическими заболеваниями, когда последние протекают в непсихотической форме и с неглубоким слабоумием, вменяемыми.

Правильно оценивал В. X. Кандинский и трудности судебно-психиатрической экспертизы, связанные с тем, что границы между психической патологией и психическим здоровьем в ряде случаев не имеют резкой определенности.

Истоки таких взглядов можно найти в уже цитированной нами книге Модели «Ответственность при душевных заболеваниях», оказавшей, как мы отмечали, влияние на В. X. Кандинского. Природа,— писал Модели,— «переходит от одной формы к противоположной ей с такой постепенностью, что одна форма незаметно сливается с другой и никто не может указать с уверенностью на точку перехода. Ни в одном случае, однако, истина эта не находит в себе такого полного подтверждения, как по отношению к душевному здоровью и расстройству…». В своем «особом мнении» В. X. Кандинский в связи с такой неопределенностью границ между психической нормой и патологией по существу выделяет те формы психических нарушений, которые в настоящее время определяются как «пограничные состояния».

К последним он относит терпимую в обществе низшую ступень слабоумия («дураковатость»), случаи психопатии, легкую резонирующую манию, истерию и, наконец, неврастению. Вопрос о вменении лиц — носителей всех этих психических расстройств — решается конкретно, учитывая особенности каждого случая с обязательным использованием психологического критерия. Последний необходим при решении вопроса о вменении независимо от того, определяем ли мы психическое состояние подэкспертного как «ненормальное» или как «душевное расстройство».

«Едва ли кто может сказать, что озлобление, запальчивость, раздражение,— пишет В. X. Кандинский,— суть состояния для человека нормальные… не все расстройства душевной деятельности, происходящие от болезни достигают такой степени, что могут исключить вменяемость».

Внедрение как психологического критерия вменения в судебно-психиатрическую оценку, так и психологических исследований в клиническую оценку и диагностику психических расстройств \ подэкспертных лиц содействует повышению уровня клинической диагностики и качеству судебно-психиатрических экспертных заключений. Речь идет не только об экспериментальных психологических исследованиях, положительное значение которых, если они проводятся в рамках общего клинического и психопатологического анализа, не требует доказательств, но и об общепсихологических и социально-психологических методах изучения подвергающихся экспертизе лиц.

Изучение формирования и особенностей личности, той микросоциальной среды, в которой жили, воспитывались и работали испытуемые, анализ характера преступления, его методов и условий совершения, знакомство с судебным делом — все эти необходимые атрибуты клинического и судебно-психиатрического исследования содержат, в тесной, часто неразделимой связи, психологические и психопатологические критерии и методы. В. X. Кандинский в совершенстве и с удивительным чувством меры владел указанными психологическими методами. Особенно ценен такой психологический, преимущественно личностный и социально-психологический, анализ в экспертизе психопатов, проводившийся В. X. Кандинским. Показательна в этом отношении экспертиза баронессы Марии Ф. Бр.

Суммируя все приведенные данные о значении В. X. Кандинского в развитии отечественной судебной психиатрии, можно отметить следующее.

В. X. Кандинский сыграл выдающуюся роль в развитии судебной психиатрии в России и является одним из ее основоположников. Ему принадлежат огромные заслуги в научной разработке и философско-психологическом обосновании одной из важнейших проблем судебной психиатрии — проблемы вменяемости.

В своей практической судебно-психиатрической экспертной деятельности В. X. Кандинский дал замечательные образцы сочетания высокого уровня клиницизма и глубокой социально-правовой (психологической) оценки при проведении экспертизы лиц с психическими расстройствами в случаях тех или иных преступлений.

Научные работы В. X. Кандинского в области судебной психиатрии и его экспертные заключения обогатили клиническую психиатрию рядом ценных клинических данных. В первую очередь должны быть отмечены его взгляды на психопатию, описание преходящих психических нарушений (экстатических состояний, явлений психомоторного возбуждения, патологических аффективных реакций).

Ряд основных положений В. X. Кандинского в области судебной психиатрии сохраняют свою актуальность в современной судебно-психиатрической экспертной практике и нашли отражение в правовых законодательных актах. Советское законодательство в статьях, относящихся к правовому положению психически больных и к проведению судебно-психиатрической экспертизы, прямо или косвенно отражает ряд важных, пронизанных гуманизмом судебно-психиатрических воззрений В. X. Кандинского, в которых ученый проявил себя как глубоко принципиальный, бескомпромиссный исследователь, страстный борец за научную истину.