В. X. Кандинский об отношениях психиатрии и психологии. Его историко-психологическое произведение «Общепонятные психологические этюды». Отношение В. X. Кандинского к высказываниям видных философов материалистов и идеалистов по вопросам психологии. Перевод труда В. Вундта «Основания физиологической психологии». В. X. Кандинский как сторонник сеченовского направления в психологии. Его отношение к Г. Спенсеру. Взгляды В. X. Кандинского в области социальной психологии.

В некрологе, посвященном В. X. Кандинскому, который был напечатан в журнале «Вестник клинической и судебной психиатрии и невропатологии» есть такие строки: «Покойный был одарен выдающимися способностями и по организации своего ума преимущественно склонен к занятию психологическими вопросами; в разработке последних он, при громадной начитанности и обширном общем образовании, проявлял значительную тонкость анализа».

Мы хотели бы эту оценку Кандинского дополнить.

В историю психиатрии Кандинский вошел как выдающийся психопатолог, сыгравший огромную роль в творческой разработке психопатологического метода и давший филигранное описание ряда новых, открытых им психопатологических феноменов.

Интерес Кандинского к психологии определялся его представлением о связи психологической науки и психиатрии. Данное им общее определение отношения этих наук заслуживает того, чтобы его привести полностью. «Отношение психиатрии к психологи и. Психология есть наука о душе вообще; психиатрия есть наука о душевном расстройстве. Выводы психиатрии к здоровой душе неприложимы; общие выводы научной психологии для психиатрии обязательны, ибо душа, расстроившись, не перестает быть душою.—Рациональная психиатрия неизбежно имеет в своей основе психологию».

К участию в разработке проблем психологии Кандинского побуждала конкретная ситуация, сложившаяся в этой науке во второй половине прошлого века. Выдающиеся успехи естествознания, развитие которого отвечало потребностям все растущего производства и техники развивающегося капитализма, создавали предпосылки для распространения естественно-научных методов и на область психологии, которая до этого не существовала как самостоятельная наука, а пребывала в лоне философии, преимущественно умозрительной. Наступающий же новый период в истории психологии характеризуется Кандинским… «как естественно-научный, как полнейшая противоположность прежнему фазису метафизическому».

Важно подчеркнуть, что указанные тенденции развития психологии на основе естественно-научных методов проходили в условиях напряженной борьбы двух основных философских мировоззрений: материалистического и идеалистического. Особенно остро эта борьба протекала в России, где вопросы психологии, неразрывно связанные с выяснением происхождения и сущности психического, отношения к его материальному субстрату и внешнему миру, играли большую роль в идеологической борьбе того времени.

И еще одну важную особенность можно отметить. В формировании психологии в России на материалистических началах большую роль сыграли не только выдающиеся представители самой психологии, но и прогрессивные ученые всей передовой русской науки того времени,

характеризовавшейся материалистической направленностью, в том числе и психиатры.

Много сделал в этом отношении и Кандинский, психологические воззрения которого и значение для развития русской психологии не получили, однако, должного освещения.

Интерес Кандинского к проблемам психологии нередко ошибочно датируют началом 80-х годов, когда была напечатана его монография «Общепонятные психологические этюды», и почти одновременно вышли в свет переведенные им с немецкого «Основания физиологической психологии» В. Вундта. Об этом, например, пишет А. Роте в своем задушевно-трогательном некрологе о Кандинском.

Между тем еще в 1872 г. по окончании медицинского факультета, работая врачом-терапевтом, Кандинский часть своих многочисленных рефератов, печатавшихся в журнале «Медицинское обозрение», посвятил вопросам психологии и психиатрии.

Знаменателен и тот факт, что в 1876 г. в журнале «Природа» Кандинским была опубликована социально-психологическая статья «Нервно-психический контагий и психические эпидемии», представляющая собой его публичную лекцию, переработанную для печати.

Таким образом, можно со всей определенностью утверждать, что Кандинский почти с самого начала своей врачебной деятельности проявил глубокий интерес к вопросам психологии, был в курсе ведущихся в ней в этот период острых идеологических и проблемных дискуссий и занимал в них, как мы на этом ниже подробно остановимся, самостоятельную прогрессивную материалистическую позицию. Однако участие в русско-турецкой войне и последующая болезнь заставили Кандинского временно прекратить свою научную работу в области психологии, с тем чтобы вернуться к ней позднее, к началу 80-х годов.

Эти годы характеризуются особенным вниманием Кандинского к вопросам психологии и его большой научной продуктивностью в этой области.

Мы начнем анализ психологических концепций Кандинского с разбора первого раздела его монографии «Общепонятные психологические этюды». Обосновывая цели и задачи этой книги, Кандинский в самом ее начале указывает на мотивы его исторического подхода к тем или иным положениям психологии. «При историческом порядке,— пишет он, — — мы будем видеть взаимную связь психологических теорий различных мыслителей и для нас ясно обрисуется постепенный прогресс мысли в понятиях о душе и ее деятельности; рассмотрение современных воззрений даст нам возможность представить очерк научной психологии настоящего времени и сообщить важнейшие открытия последних лет в физиологии мозга, составляющей теперь основание научной психологии».

Анализируемый раздел книги Кандинского можно разделить на три основных части. Первая — посвящена психологическим воззрениям, как они вырисовываются в учении о душе и теле, и их месте в различных религиях и идеологиях; во второй — речь идет о психологических концепциях различных выдающихся представителей метафизической, или как ее определял Кандинский, предшествовавшей «априорной» философии; наконец, в третьей— ученый рассматривает основные принципы и содержание соответствующей его времени научной психологии и трактовке психической деятельности в плане материализма и идеализма.

Не останавливаясь на подробном изложении Кандинским взглядов и трактовок, касающихся души и ее отношений с телом в различных верованиях первобытных народов и в распространенных религиях, отметим только, что в этой части своей книги он обнаруживает огромную эрудицию и склонность к обобщению. Однако в определении отношений между верой и знанием, наукой и религией он допускает в отдельных местах непоследовательность, и ряд высказываний Кандинского явно вступает в противоречие с системой его же взглядов, которые в целом можно охарактеризовать как монистически-материалистические. В то же время Кандинский выступает с острой разоблачающей критикой занесенного из США и Англии спиритизма, солидаризуясь в этом отношении с прогрессивными учеными-естествоиспытателями, решительно выступавшими против распространения этого модного в то время увлечения. Кандинский в своей книге подвергает критике и вскрывает научную несостоятельность работ зарубежных авторов (Перти, Г. Корнелиуса, Гера и др.), в которых они пытаются научно обосновать спиритизм.

Особый интерес представляет всесторонняя критика взглядов известного английского естествоиспытателя Альфреда Рассела Уоллеса, одновременно с Дарвиным выдвинувшего теорию об изменении видов путем естественного отбора, за его книгу «О чудесах и современном спиритуализме». В этой книге Уоллес тщетно пытался показать научную оправданность спиритизма, доказать, что «сверхчувственный мир не есть мир сверхъестественный».

Анализ того, как Кандинский рассматривает в историческом аспекте развитие различных философских и психологических учений, позволяет сделать вывод, что поставленную им перед собой задачу показать «взаимную связь психологических теорий различных мыслителей», чтобы установить перспективные направления в развитии психологии и «прогресс мысли в понятиях о душе и ее деятельности», он выполнил с блеском.

Исторический обзор Кандинского со всей отчетливостью выявил материалистическую направленность его мировоззрения, его симпатий, положительное отношение к выдающимся философам-материалистам прошлого и психологам, стоящим на материалистических позициях в трактовке психической деятельности как функции мозга и отражения внешнего мира, рассматривавшим в этом плане различные стороны и механизмы такой деятельности.

В то же время отчетливо выступает отрицательное и критическое отношение Кандинского к пониманию выдающимися философами-идеалистами теоретических основ психологии. Речь идет как об их открытом признании первичности психики, так и о скрытом, «стыдливом» идеализме, прячущимся в концепциях психофизиологического параллелизма.

При анализе психологических воззрений философов-идеалистов Кандинский выявлял те психологические теории и концепции, которые, находясь в противоречии с идеалистическим мировоззрением их авторов, могут быть признаны содействующими прогрессу развития психологической науки на материалистических основах.

Как и другие представители естественно-исторического материализма, Кандинский проявлял в своих оценках в ряде случаев непоследовательность. Элементы эклектизма обнаруживались в некритическом пользовании им позитивистской терминологией, в итоговых общих оценках тех или иных философских концепций.

Не следует однако забывать, что Кандинский не только стоял на позициях монистического материализма, но и активно отстаивал эти позиции и боролся за развитие на материалистических основах психологии как самостоятельной науки.

Главное значение в этом отношении он придавал становлению психологии как экспериментальной естественно-научной дисциплины, широко использующей достижения и методы нейрофизиологии.

Остановимся на некоторых из оценок, которые он дает различным философским и психологическим учениям.

Рассматривая взгляды Канта, в своей монографии «Современный монизм» Кандинский подвергает критике априоризм и агностицизм немецкого философа. В то же время в «Общепонятных психологических этюдах» он высказывает сожаление о том, что «влияние Канта на философию, а также на психологию, чрезвычайно велико», что «это влияние видно почти во всяком труде по физиологической психологии».

Касаясь же непосредственного вклада Канта в психологию, Кандинский подчеркивает, что он в своей «Критике чистого разума» только «исследует априористические принципы знания, не занимаясь ощущениями». «В понятиях о душевных способностях Кант недалеко ушел от старой психологии. Классификация способностей у него довольно сбивчива».

Анализируя философские воззрения Гегеля и разбирая значение трудов последнего как психолога, Кандинский обнаруживает к нему резко отрицательное отношение. Последнее относится не только к идеалистической системе философа, но и совершенно напрасно к его диалектическому методу. «Даже почитатели его [Гегеля],— пишет Кандинский,— соглашаются, что в нем нет ничего, нового, кроме метода… Гегель измыслил лишь принцип противоположностей, по которому противоположности… отождествляются в высшем единстве… В общем — это целый ряд «эволюции» и их «универсальный закон», по которому, разумеется, можно примирить что угодно… Гегелевское учение есть идеализм абсолютный». Заканчивает рассмотрение гегелевских концепций Кандинский чрезвычайно резкими словами: «У Гегеля было множество последователей, но никто из них не подарил мир психологией, потому что характеристическая черта их творений, говоря словами Экснера,— сплошная игра пустыми понятиями, порой переходящей в чепуху».

Еще более сурово критикует Кандинский немецкого философа-идеалиста Гартмана, с которым он познакомился по его труду «Философия бессознательного». Сам Кандинский в ряде своих работ, которых мы коснемся ниже, признавал наличие элементов бессознательного в психике человека. Но для него в книге Гартмана была неприемлема ее направленность против естественно-научного материализма и прогрессивных социальных идей, пронизанность духом мистики, иррационализма, насыщенность нигилистическими пессимистическими идеями о гибели мира.

О книге Гартмана, пишет Кандинский, «можно сказать, что она написана дилетантом и для дилетантов. По выражению Оскара Шмидта, это — опиат для слабых голов,— вот вся тайна ее успеха». Нам хотелось бы здесь подчеркнуть, что в отрицательном отношении Кандинского к Гартману проявлялись не только его естественно-научный материалистический подход, но и либеральные социально-этические чувства. Их выражение мы находим в ряде мест его книги. Например, когда он характеризует философски-психологические воззрения Фихте, то подчеркивает преобладание в его учении «нравственной стороны». «Социальные взгляды Фихте,— писал Кандинский,— отличались вообще прогрессивностью, в этом отношении он противоположность Гегелю, мирившемуся с политическим гнетом».

Что касается философов-материалистов и их психологических воззрений, то в монографии Кандинского большое внимание уделено французским материалистам XVIII столетия.

Концепции же английского врача и философа-материалиста Дэвида Гартли, одного из основателей ассоциативной психологии и автора так называемой вибрационной теории, дающей с позиций механистического материализма объяснение происхождения психических явлений, получили в книге Кандинского недостаточное освещение.

Всего несколько фраз уделяет он представителям немецкого «вульгарного материализма» Бюхнеру и Молешоту. «Материализм прав только тогда,— пишет Кандинский,— когда он борется с ходячим дуализмом, но он не умеет сладить с результатами критики познания. Этими результатами завладевает идеализм, но он или переходит в дуализм, или вступает в противоречие с философией действительности». Естественная неудовлетворенность Кандинского концепциями указанных представителей немецкого метафизического, механистического материализма ведет его к неоправдывающей себя позитивистской попытке подняться над этими двумя основными видами философских мировоззрений. Задавая вопрос: «Какой же характер имеет теперь научная психология?», Кандинский отвечает на него: «Она реалистична в противоположность метафизичности идеализма и материализма». Затем следуют непоследовательные рассуждения, в которых выступает непреодоленное еще влияние идеалистических взглядов Вундта о «психологическом начале» основных понятий причинности, субстанции и т. д. Но перечисленные им субъективные формы и понятия оказываются все же не первичными, а вторичными. «Но эти понятия никогда не могли бы возникнуть в нас, если бы не побуждал нас к тому объективный мир. Признанием реальности внешнего мира характеризуется реализм». (38).

Приведенные высказывания Кандинского, в которых можно было усмотреть уступку идеализму, находятся в противоречии с его основной выраженной материалистической направленностью, в этом можно убедиться по тому разделу его книги, который посвящен психологическим воззрениям французских материалистов XVIII века, названных В. И. Лениным «великими материалистами». В этом отношении ярким примером является выраженное сочувствие, которое проявляет Кандинский к видному представителю французских философов-материалистов XVIII столетия Пьеру Жану Кабанису, наиболее близкому к врачам-психиатрам Франции того времени. «Великая заслуга Кабаниса,— писал Кандинский,— состоит в том, что у него первого психология является отраслью науки о жизни вообще, связывает проявления разума и воли с общими жизненными явлениями и показывает, что тело и душа соотносительны. С этих пор душа, как одна из сторон жизни, должна быть изучаема не спекулятивно, но посредством метода естественных наук».

Изложение взглядов Кабаниса Кандинский заключает, выделяя курсивом, следующие слова последнего «Головной мозг есть специальный орган мысли». Кабанисом была также указана внешне детерминированная материальная обусловленность психики, ее отражательная сущность. Кандинский приводит следующие, соответствующие этому высказывания Кабаниса: «Ощущения составляют результат действия внешних предметов на органы чувств; от ощущения происходят идеи… Ощущение и движение тесно связаны друг с другом. Каждое движение обусловливается впечатлением и нервы, как органы ощущения, возбуждают и направляют органы движения…».

Также положительно относится Кандинский к другому выдающемуся представителю французского материализма XVIII столетия — Ламетри. Важно то, как определяет Кандинский эволюцию его философского мировоззрения: «Начав с эмпиризма, Ламетри потом вполне становится материалистом». Кандинскому импонируют тот большой фактический материал, который приводит в своих книгах Ламетри, ярко иллюстрирующий, что «все психические явления имеют физиологическую почву» и что разработка психологической науки «должна принадлежать одним врачам, потому что только они одни имеют возможность наблюдать душу во всем ее величии и в глубочайшем упадке».

Он подчеркивает то место в рассуждениях Ламетри, где последний утверждает, что «материи присуща также способность ощущать», а «место ощущений не на периферии… а в мозге» и что «может быть материя способна к ощущению только в форме организма, но и в этом случае ощущение, все равно как движение, должно быть присущим, по крайней мере потенциально, всей материи», «Ламетри,— пишет далее Кандинский,— даже предупреждает до известной степени Чарльза Дарвина и эволюционистов, потому что он считает весь разум человека продуктом развития и воспитания».

Большое место уделяется в книге Кандинского английской психологической школе. Он начинает соответствующую главу с указания на то, что «со времени Локка англичане с большой любовью занимались эмпирической психологией, освобожденной от всякой метафизики, и сделали в этом направлении для психологии больше чем какая-нибудь другая нация». Далее им подробно излагаются психологические концепции виднейших английских ученых Джеймса Милля и его сына Джона Стюарта Мил-ля, Герберта Спенсера, А. Бэна, Джоржа Генри Льюиса. Наибольшее внимание Кандинский уделил психологическим воззрениям Спенсера и Льюиса.

При анализе отношений Кандинского к Спенсеру необходимо учитывать то, как был воспринят Спенсер широкими естественно-научными кругами в России в конце 60-х годов, когда были переведены на русский язык его основные научные труды. Идеалистические философские концепции Спенсера, его реакционные политические взгляды оставались тогда в тени. Импонировало же публике широкое использование Спенсером научных достижений естествознания того времени, созвучность выводам естествознания ряда высказываемых им идей, общедоступность изложения. Даже И. М. Сеченов не сумел заметить чуждости общей концепции Спенсера материалистическому мировоззрению и уделил Спенсеру большое внимание.

К чести Кандинского, он не обходит вопроса о философских концепциях Спенсера, но оценка, которую он дает им, противоречива и непоследовательна. С одной стороны, он пишет, что «Спенсер далек от материализма», отмечает его агностицизм, указывает, что для Спенсера «Сущность души так же мало постижима, как сущность движения». Кандинский характеризует двойственность Спенсера в плане психофизического параллелизма его собственными словами: «Мы можем мыслить о материи только в терминах духа; мы можем мыслить о духе только в терминах материи». С другой стороны, Кандинский как бы солидаризуется с Спенсером, определяющим свои философские концепции как «трансформированный реализм» и делает при этом весьма неясную поправку, заявляя, что реализм Спенсера «мы можем назвать философским». Этим Кандинский наглядно иллюстрирует, насколько прав был В. И. Ленин, высказываясь против термина «реализм», как эквивалента понятия «материализм».

Из наиболее важных научных идей Спенсера, имеющих принципиальное значение и несомненно близких Кандинскому, мы остановимся на двух.

О первой из них Кандинский писал следующим образом: «Основная идея психологии Спенсера—принцип прогресса или развития». Задача научной психологии, по Спенсеру, в представлении нашего ученого, состоит в том, чтобы проследить нить непрерывного развития от ничтожнейшей инфузории до цивилизованного человека. «Хотя мы обыкновенно различаем жизнь душевную от жизни телесной, но стоит только немного подняться выше обыкновенной точки зрения, чтобы убедиться, что жизнь тела и жизнь души суть только виды одной общей жизни и что всякая граница между ними совершенно произвольна». Как мы покажем ниже, эта мысль Спенсера о производности психического от жизненного, о психике как проявлении жизни и о включении эволюции психической в эволюцию биологическую была подхвачена Кандинским и отразилась в дальнейшем в его общих психологических воззрениях. Что касается мысли Спенсера о якобы обязательной непрерывности и постепенности эволюции, то, хотя она в данной работе Кандинского и не встретила возражений, в дальнейшем была подвергнута сомнению.

О второй принципиально важной для него идее Спенсера Кандинский писал: «Другое основание доктрины Спенсера — необходимое соответствие между живым существом и его средой. Жизнь есть соответствие или непрерывное приспособление внутренних отношений к внешним. Когда к физической жизни присоединяется жизнь психическая, приспособление становится только более сложным». Принцип этот — единства и соответствия — распространяется от простейших «до Шекспира и Ньютона, носивших в уме всю конкретную и абстрактную реальность мира».

С чувством глубокой симпатии подходил Кандинский к взглядам английского психолога Льюиса. Особенно он с. сочувствием оценивал мысль Льюиса о единстве физиологического и психологического (то, что с физиологической точки зрения нервный процесс, то с психологической точки зрения психологический процесс чувствования). На него произвели впечатление установленные Льюисом градации — от простого неосознаваемого чувствования (неосознанные ощущения) до высшего дифференцированного сознания. Наконец, он разделял положение Льюиса, что в основе своей широко понимаемое чувствование представляет собой особого вида молекулярное движение в нервной ткани — нервные колебания в различной степени сложности, психологически определяемые нами как разные психические явления. Рассматривая философскую позицию Льюиса, Кандинский опять-таки пользуется понятием «реализм». Он соглашается с тем, как определяет ее сам Льюис, писавший о своем рациональном реализме. Интересно отметить, что далее Кандинский пишет: «-в этом отношении он резко отличается от Гельмгольца и Вундта, принадлежащих к категории идеалистического реализма».

Вопрос о роли Кандинского в развитии психологии требует учета ряда сложных моментов, и его нельзя разрешить, не определив отношения Кандинского к концепциям и деятельности немецкого физиолога, психолога и философа Вильгельма Вундта. В своей монографии «Общепонятные психологические этюды», уже подвергнутой выше обсуждению, Кандинский уделил Вундту несколько страниц. Но мы отложили их анализ до рассмотрения и выяснения значения ранее уже упомянутого перевода Кандинского фундаментального труда Вундта «Основания физиологической психиатрии». Вот как сам Кандинский определял мотивы, по которым он взялся за перевод труда Вундта: «Проф. Вундт первый сделал попытку полного и систематического изложения психологии, основанной на специальных исследованиях строения и отправлений нервной системы… книга проф. Вундта характеризуется направлением преимущественно физиологически-экспериментальным. Перевод такой книги мы сочли положительно нужным…». Указывая далее, что переведенная им книга вышла 6 лет тому назад, а с тех пор появилось немало новых исследований по физиологии мозга и нервов, Кандинский оправдывает этим сделанные им к книге дополнения и примечания.

Рассмотрение этих дополнений и примечаний позволяет с несомненностью установить, что они имеют преимущественное отношение к экспериментально-физиологическим исследованиям, представляющим интерес для психологии. Наиболее важные из них содержат новейшие данные о кортикальных центрах и вообще мозговой локализации психических функций, а также собственные, опережающие его время, представления самого Кандинского о физиологических механизмах обманов восприятия. В своем предисловии он также указывает, что перевод подобного сочинения с присоединением необходимых добавлений потребовал от него много сил и знаний, тем более, что пришлось почти заново повторно сделать перевод второго тома, так как к моменту его издания в 1880 году уже вышло на немецком языке новое, значительно дополненное, издание этого труда Вундта.

Перевод Кандинского вызвал положительный отклик в литературе того времени и был отмечен рядом положительных рецензий.

Следует указать, что Кандинский не прилагает к своему переводу анализа общих теоретических и философских концепций Вундта и не делает критических замечаний по поводу каких-либо его высказываний. Этот анализ он проводит в «Общепонятных психологических этюдах», опять-таки не проявив четко своего к ним отношения. По отдельным репликам при изложении взглядов Вундта и с помощью сопоставления этих взглядов с собственными концепциями, изложенными в книге, видно, что Кандинский не признает, во всяком случае полностью не разделяет, философских воззрений Вундта. Почему же все-таки он в данном случае изменяет своей обычной манере открыто и определенно выражать собственную точку зрения по принципиальным и мировоззренческим вопросам, отстаивать и бороться за свои монистически-материалистические взгляды? Известно, что в своих философских и психологических воззрениях Вундт вступал в глубокие противоречия с основным прогрессивным сеченовским направлением развития психологии в то время. Напомним, что характеристика философских взглядов Вундта была дана, со всей определенностью, В. И. Лениным в его работе «Материализм и эмпириокритицизм». В ней В. И. Ленин указывал, что «Вундт сам идеалист и фидеист… он вовсе не враг всякой метафизики (т. е. всякого фидеизма)». Такую же оценку философских позиций Вундта дает ряд видных советских психологов.

Однако, вопреки своим позитивистски оформленным идеалистическим концепциям, объективно труды и деятельность Вундта сыграли известную положительную роль в отрыве психологии от идеалистической философии, в развитии ее на экспериментально-физиологических основах, в формировании ее в самостоятельную научную дисциплину.

Во-первых, Вундт дал исчерпывающую систематизированную сводку всех разрозненных физиологических и экспериментальных исследований, имеющих большое значение для психологии, и сделал он это именно в своем труде «Основания физиологической психологии», переведенном и дополненном Кандинским.

Во-вторых, ему принадлежит заслуга организации в 1879 г в Лейпцигском университете первой психологической лаборатории, которая в последующем превратилась в институт Огромная организаторская, научная и педагогическая деятельность Вундта привела к тому, что впоследствии были созданы такие же экспериментально-психологические лаборатории во многих странах, в том числе и в России, где их на первых порах организовывали психиатры Последние вообще сыграли большую положительную роль в этот период в развитии в России того самобытного, материалистического направления в психологии, которое возглавил и идейно вдохновил И М. Сеченов.

Мы думаем, что Кандинский дальновидно учитывал позитивную научно-организационную деятельность Вундта для психологии и потому занял по отношению к нему позицию «лояльного нейтралитета».

В то же время можно согласиться с А. В. Снежневским, писавшим, что Кандинский все же не преодолел Вундта., «пройдя мимо учения Маркса и Энгельса, не принимая активного участия в движении русских революционных демократов».

Правильная оценка Кандинского как психолога не может быть дана, если не рассмотреть вопрос об отношении Кандинского к И. М. Сеченову. Это тем более необходимо потому, что, хотя Вундт, как мы отмечали, объективно своей организаторской работой и развитием экспериментально-физиологических исследований содействовал прогрессивному развитию психологии, его позитивистские, дуалистические концепции в то же время сбивали психологию с правильного пути. Этому как раз и противостояла воинствующая материалистическая позиция Сеченова. «В этот переломный в истории психологии период, справедливо указывает Е. А. Будилова, определяются два ее пути дальнейшего развития: идеалистически-вундтовский и материалистический сеченовский».

В работах Кандинского мы не смогли найти прямых ссылок на Сеченова. В сделанном Кандинским переводе на русский язык «Оснований физиологической психологии» Вундта имеются указания на работы Сеченова о задерживающих влияниях головного мозга на протекание рефлексов и говорится о дискуссии с ним швейцарского физиолога Шиффа и работавшего у него на кафедре А. А. Герцена (сына революционного демократа A. Н. Герцена).

Но Вундт не раскрывает теоретического значения, установленного Сеченовым, столь важного факта центрального торможения. Не делает этого и Кандинский в своих примечаниях к переводу книги Вундта.

Однако было бы ошибкой из приведенных нами данных сделать вывод, что Кандинский никак не реагировал на ту напряженную и страстную борьбу, которую вел Сеченов, борьбу за развитие психологии на материалистических началах, что он не разделял сеченовских концепций физиологической психологии.

Кандинский решительно выступил против К. Д. Кавелина, опубликовавшего в 1872 г. работу «Задачи психологии», которая своим острием была направлена против Сеченова. «Можно указать,— писал Кандинский,— на психологов-естествоиспытателей, по-видимому, отправляющихся от данных положительной науки, но приходящих к воззрениям, не имеющим ничего общего с последнею… Из российских писателей по психологии напомню B. Кавелина (трактат которого был помещен в «Вестнике Европы»), с его вовсе не научным представлением о душе, — как об организме, хотя и тесно связанным с организмом телесным, но в то же время и самостоятельным».

В этой рецензии Кандинский далее высказывается полностью в духе Сеченова по психофизической проблеме, активно отстаивая материалистическую концепцию психофизического монизма: «В современной научной психологии никто уже не говорит о душе,— пишет он,— как об абстрактной сущности, как о чем-то целом, нераздельном и не материальном, только внешним образом связанном с телом, но совершенно отличном от последнего. Под именем душа психолог понимает всю совокупность явлений психической жизни, обнимающую способность ощущения, представления, воли,— явлений, которые в конце концов сводятся на молекулярное движение вещества в мозгу и нервах. Поэтому для нас душа не есть постоянное, метафизическое целое, но количественно и качественно изменяющаяся функция». Наука установила уже как незыблемое положение:— «без мозга, или, верней, без нервной системы — нет душевной деятельности, нет психической жизни».

Это высказывание Кандинского заслуживает особого внимания. В нем решительно отбрасываются метафизические рассуждения о душе, которые были подвергнуты справедливой критике В. И. Лениным. Кандинский отмечает недостаточность для материалистических концепций указаний только на внешним образом обусловленную связь души с телом и подчеркивает необходимость признания функционально-производного отношения психики к мозгу и нервной системе в целом.

В этой же работе Кандинского имеется еще ряд соображений, созвучных концепциям Сеченова. Так, Кандинский пишет, что «психическая жизнь не ограничивается сферой сознания… Бессознательные душевные процессы составляют как бы основу, из которой возникает сознательная душевная деятельность… многие весьма сложные действия, сначала будучи вполне сознательными и произвольными с течением времени могут сделаться совершенно автоматичными, т. е. совершаться без всякого участия сознания…». Дает Кандинский в рецензии также и развернутую критику эмпирической психологии, которая «имела единственным источником самонаблюдение». Он указывает, что самое изощренное пользование одним методом самонаблюдения «не в состоянии дать нам ни малейшего понятия не только о сущности явлений внутренней жизни, но и о возникновении отдельных психических моментов» и неизбежно ведет к воззрению, характеризующемуся дуализмом психического и телесного. «Таким воззрением,— утверждает Кандинский,— собственно говоря, отрицается самая возможность психологии как науки».

Близостью взглядов Кандинского по ряду основных вопросов психологии концепциям Сеченова подтверждается общность их мнений о молекулярной основе единства физиологических и психических процессов. Указывая, что «физиология представляет ряд данных, которыми устанавливается родство психических явлений с так называемыми нервными процессами», Сеченов отмечает, что под последними надо разуметь «недоступный нашим чувствам частичный (молекулярный) процесс в сфере нервов и нервных центров». Кандинский же подчеркивает, что явления психической жизни «в конце концов сводятся на молекулярные движения вещества в мозгу и нервах».

«Можно смело сказать,— пишет С. Л. Рубинштейн,— что И. М. Сеченов сделал два особо важных открытия: 1) в области физиологии — открытие центрального торможения и 2) в области психологии — открытие рефлекторной природы психического. Последнее принадлежит к числу тех особенно значительных открытий, которые выходят далеко за пределы одной науки, приобретая общее, мировоззренческое значение».

Вот почему весьма важно выяснить отношение Кандинского к возможности распространения рефлекторного принципа на деятельность головного мозга и к правомерности в связи с этим признания сеченовского положения о том, что все психические акты совершаются по типу рефлексов. На оба эти вопроса Кандинский отвечает утвердительно. Он указывает, что «новейшие анатомические исследования мозга действительно позволяют заключить, что головной мозг есть механизм, в устройстве которого дана возможность самых сложных отправлений, совершающихся, вообще говоря, по принципу рефлекса». Исходя из отсутствия резкой разницы между сознательными и бессознательными психическими явлениями, поскольку последние протекают рефлекторным порядком, он также считает, что «весьма естественно возникновение стремления объяснить и сложные психические отправления по принципу рефлекса». Кандинский даже видит в этом «главнейшую задачу психологии».

Выясняя близость взглядов Кандинского с концепциями Сеченова, мы главным образом ссылались на те его взгляды, которые он высказал в своей ранней работе. В более поздних работах выдающегося психиатра можно отметить еще ряд высказываний, свидетельствующих об общности позиций Кандинского и Сеченова в учении о психике и в понимании задач и построении психологии. Это прежде всего относится к вышеупомянутой идее развития в органическом мире, базирующейся на учении Дарвина о непрерывно связанной с ней эволюции психического в животном мире. Хотя на общих представлениях Кандинского об эволюции сказалось влияние Спенсера, все же Кандинский, по сравнению с другими естествоиспытателями, например с Геккелем, имеет определенное преимущество. Он в конце концов преодолевает концепцию «всеобщей одушевленности» и видит в психическом свойство высоко организованной материи, появившейся на определенной ступени ее развития в животном мире у видов, наделенных нервной системой. Исторический подход к психологии, столь ценный у Сеченова, получил также отражение в трудах Кандинского.

Все вышесказанное позволяет прийти к выводу, что как психолог Кандинский стоял на сеченовских позициях.

Надо только еще раз отметить, что он не заявил прямо и открыто о своей поддержке Сеченова в его трудной борьбе за утверждение материалистической, развивающейся на физиологических основах отечественной психологии. Но на это, по-видимому, имелся ряд причин, связанных с индивидуальными особенностями и условиями жизни Кандинского, о которых мы писали выше. Ясно одно, он проводил в психологии прогрессивную линию и стоял на позициях материалистического монизма, хотя и не всегда был последователен в своих философских и общетеоретических высказываниях.

Для характеристики Кандинского как психолога, важно проанализировать его работы, выходящие по своей тематике за пределы физиологической психологии. К ним относится уже упоминавшаяся работа «Нервно-психический контагий и душевные эпидемии», а также посмертно изданная книга «К вопросу о невменяемости».

Первая из указанных работ по существу касается вопросов социальной психологии и пограничной с ней социальной психопатологии. Написанная прекрасным языком, она содержит интересный по своей эксквизитности материал о различных «душевных эпидемиях». Хотя по своей тематике эта работа не является одной из первых в нашей и зарубежной литературе, она выгодно отличается подробным описанием различных вариантов «повальных, эпидемических душевных расстройств» (эпидемий самобичевания, хореоманий, тарентизма, дельноманий, вампиризма, зооантропии и др.). В ней обращает на себя внимание глубина анализа, преимущественно физиологического и психопатологического явлений «психической заразительности». Отчетливо выступает стремление автора вскрыть полную несостоятельность идеалистического и мистического толкования явлений массовой психической контагиозности, снять с нее ореол чудесности и покрывало таинственности, дать ей строго научное объяснение. В этом плане автором были также рассмотрены явления спиритизма и гипноза.

Душевные эпидемии трактуются Кандинским как пограничные состояния между нормой и патологией, рассматриваются как не имеющий строгих границ текучий переход (перелив) социально-психологических явлений в нерезко выраженные психопатологические.

«Подобного рода факты,— пишет Кандинский,— обыкновенно только тогда причисляются к области душевной патологии, когда душевное расстройство является в слишком резкой форме, когда двигающая идея или чувство слишком нелепы, слишком далеки от нормы или когда психическое расстройство сопровождается резкими телесными симптомами. Но степени душевного расстройства бесчисленны и строго разграничить явления патологические и физиологические — невозможно».

Психолог и психиатр найдет в этой работе Кандинского много интересного и поучительного. Она, несомненно, должна содействовать лучшему пониманию явлений конформизма и психического индуцирования, роли гиперэмотивности в нормальном поведении, в клинике психопатий, особенно истерической. Дано в ней и тонкое психопатологическое описание экстатических состояний.

Хотя основное внимание Кандинский уделял физиологическому анализу механизмов подражательности, внушаемости и конформизма, явлений сомнабулизма и гипнотизма, он учитывал также и значение для надлежащего понимания описываемых им явлений социологических, социально-психологических, общепсихологических и психопатологических факторов.

Естественно, что Кандинский, не знакомый с трудами классиков марксизма, не мог оказаться способным к анализу социологических явлений с позиций исторического материализма. Но для нас важно, что он не поддался столь распространенному в его время в кругах интеллигенции влиянию субъективно социологических толкований истории, проповедуемых П. Л. Лавровым и Н. К. Михайловским. Идеалистическая, субъективно-социологическая трактовка ряда исторических событий иногда получает отражение в работе Кандинского. Это проявлялось главным образом в трактовке роли личности в истории. Но она не образует у него системы взглядов, а имеет характер наносного, некритического использования литературы. Так, например, он цитирует американского социолога Д. Дрейпера, писавшего, что «Видения Магомета изменили обыденную жизнь половины народов Азии и Африки… Догмат пророка привел в трепет души людей от Гвинейского залива до Китайского моря». В этом же плане Кандинский цитирует Спенсера с его объяснением крестовых походов как следствия проповедей экзальтированного монаха Петра Пустынника, а наполеоновских войн как последствия «ненасытного честолюбия одного корсиканца». И в то же время, проводимый Кандинским в социально-психологическом аспекте анализ явлений, хотя и не занимал в его работе большого места, весьма интересен. Кандинский касается таких социально-психологических феноменов, как мода, настроения отдельных социальных групп, отношения коллектива и его руководителей, социально-психологические факторы в возникновении паники, массового энтузиазма и проч.

Весьма важно также, что свой психологический, социально-психологический и исторический подход к изучаемым явлениям психической контагиозности и конформности Кандинский никогда не подменяет их биологизацией. Придавая столь большое значение у отдельного человека анализу физиологических механизмов подражания идеям, чувствам, поступкам других людей и уподобления им своего поведения в целом, Кандинский нигде не пытается с позиций такого анализа исчерпывающе объяснить причины психических эпидемий как массовых социальных форм подражательности и конформизма.

«Конечно,— пишет он в заключении своей работы,— в происхождении душевных эпидемий играют различные причины и условия, случайные и частные, общественные и исторические…».

Представляет большой интерес, что видный представитель субъективно-социологической школы Н. К. Михайловский стремился использовать эту работу Кандинского в своем нашумевшем произведении «Герой и толпа».

В этом публицистическом трактате идея Михайловского, что историю творят «критически мыслящие личности», а послушным орудием в их руках являются безличная, стихийно действующая, покоренная их воле, толпа — получила наиболее развернутое изложение. Михайловский приводит выдержку из работы Кандинского, в которой подчеркивается, что к сходной с животными подражательности больше склонны люди с незрелой или дефектной психикой.

Эту выдержку из статьи Кандинского Михайловский хотел использовать для подтверждения своей субъективной социологической концепции, но получилась неувязка, так как Кандинский в своей работе далее в то же время утверждал, что при определенных условиях «при высокой степени умственного и нравственного развития человек никогда вполне не избежит действия нервно-психического контагия». Он даже указывает (и это особенно раздражает Михайловского), что «главнейшие источники душевных эпидемий — религиозное чувство, мистические стремления, страсть к таинственному… Михайловский обрушивается на Кандинского. Он пишет, что «книжка г. Кандинского представляет любопытный пример того, как часто люди науки сами себя обворовывают…».

Это самообворовывание он видит в том, что в книге Кандинского обойден ряд вопросов и особенно неудовлетворительно освещены явления гипнотизма. Теоретик либерального народничества негодует, что Кандинский «стремится, главным образом, опровергнуть чудесность спиритизма при помощи разъяснения гипнотических опытов… что в трактате, специально посвященном подражательности, едва-едва упоминается о той громадной роли, которую подражание играет в самом составе гипнотических сеансов. Между тем здесь-то может быть и лежит ключ к уразумению всей тайны «героев и толпы». Последняя фраза, собственно говоря, и является «ключом к уразумению» того, чем не «угодил» Кандинский Михайловскому.

В физиологическом анализе механизмов подражательности и конформизма Кандинским было уделено большое внимание соотношению в жизни и деятельности человека разумного, целенаправленного, волевого поведения и поведения автоматического, осуществляемого ниже порога сознания. С этим был неразрывно связан и вопрос о «свободе воли», бывший предметом острых и бурных споров среди философов, психологов и психиатров, поскольку он имел важное мировоззренческое значение.

Кандинский уделил большое внимание вопросу о свободе воли; он занимал здесь весьма четко материалистическую позицию. Например, он писал «о спиритуалистическом принципе абсолютно свободной воли» как о «принципе, нарушающем всеобщность закона причинности». Возражая против концепции абсолютной свободы воли, Кандинский опирается в качестве аргумента на судебно-исправительную практику, базирующуюся на «принципе определяемости воли внешними факторами, на принципе детерминистическом, совершенно противоположном индетерминистическому учению спиритуалистов». «Тот, кто хочет путем наказания исправить злую волю,— пишет он,— уже этим самым отрицает абсолютную свободу воли и напротив утверждает, что внешние факторы (как, например, наказание) могут отражаться на воле определяющим, изменяющим образом…».

Но не только четкие и определенные материалистические позиции по вопросу о свободе воли характеризуют Кандинского в его книге «К вопросу о невменяемости». В этом своем произведении, отражающем его более поздние взгляды, ученый, в какой-то степени преодолев представления о физиологическом детерминизме поведения человека, приблизился к представлениям социальной его детерминированности. Большой интерес представляет, что в анализе проблемы вменяемости и ответственности лиц, совершивших криминальные деяния, Кандинский обнаруживает глубокое и диалектическое понимание сложной психологической структуры волевого акта. Он надлежащим образом учитывал неразрывную связь побудительных мотивов, взвешивания их, выбора решения и его осуществления с целеполагающим сознанием, анализом и синтезом мышления и социально-этическими чувствами. Опираясь на эти психологические концепции, Кандинский всесторонне обосновывает свою точку зрения на критерий вменяемости, на чем мы подробно остановимся в главе нашей книги, посвященной взглядам Кандинского в области судебной психиатрии.

В заключение можно определить основные качества Кандинского как психолога следующим образом.

Занимаясь историческими исследованиями в области психологии, Кандинский проявил себя не «историком-летописцем», а «историком-мыслителем», раскрывающим направленность и закономерности в историческом развитии психологии. Соответственно своему материалистическому мировоззрению Кандинский положительно относился к материалистическим концепциям философов-материалистов в психологии. Он критически подходил к психологическим концепциям философов-идеалистов и вскрывал их несостоятельность.

Можно считать установленным, что Кандинский поддерживал прогрессивное сеченовское направление в психологии, его материалистические психофизиологические концепции и рефлекторную теорию психической деятельности. Что же касается Вундта, объективно способствовавшего развитию экспериментальной физиологической психологии, то Кандинский считал необходимым использовать все то ценное и полезное, что сделал Вундт, но не был достаточно критичен к идеалистическим философско-психологическим концепциям последнего.

Кандинскому принадлежит заслуга разработки некоторых вопросов социальной психологии и пропаганды естественно-научных взглядов на такие нередко мистически-религиозно толкуемые явления, как психические эпидемии, сомнамбулизм, гипноз. В этой своей деятельности Кандинский проявил себя как воинствующий материалист.

Кандинский высказал ряд ценных и оригинальных мыслей об общих отношениях между психологией и клинической психиатрией. Ему принадлежит заслуга правильного формирования психологического критерия определения вменяемости, столь значимого для практики судебной психиатрии.