П. Бологов

С 1995 года в Московском музее Чехова почти ежегодно проходят конференции посвященные творчеству писателя, причем они привлекают внимание не только искусствоведов и филологов, но и психиатров и психотерапевтов. Темы конференций звучали соответствующе: «Чехов и медицина», ««Черный монах» глазами врачей и филологов», такие же разборы, касающиеся произведений «Степь», «О любви», «Палата № 6», «О природе комического и характере смеха в творчестве Чехова-юмориста» и т.д.

Интерес медиков к личности и творчеству Чехова нельзя объяснить лишь его принадлежностью к врачебной профессии, особенно проявившуюся в начале 1890-х годов, когда Чехов познакомился и сблизился с выдающимся русским психиатром В.И.Яковенко и работал над двумя своими знаменитыми повестями о душевнобольных - «Палатой №6» и «Черным монахом». Собратья - врачи шокировали гуманитарную общественность тем, что самому Чехову-человеку поставили диагноз, звучащий для уха непосвященных весьма угрожающе: психастенический психопат. И хотя некоторые из выступавших, пытаясь смягчить впечатление, объясняли, что психопатия не болезнь, а определенного рода болезненный характер, наличие которого ни в коем случае не отменяет способности к творчеству, и что Чехов, обладая некоторыми яркими чертами психастеника, как личность не может быть к ним лишь сведен и исчерпан, тем не менее сразу «переварить» и, тем более принять такой сугубо медицинский взгляд на Чехова было отнюдь не просто.

Со временем впечатление от первоначального шока прошло, стало понятно, что психиатры любят Чехова не меньше, чем филологи, и хорошо знают его творчество, а если и интерпретируют его как-то по-своему, иногда в обход привычных правил филологического анализа, то происходит это не от невежества, а от специфически - медицинского угла зрения. Да, этот угол зрения по-своему узок, но с тем же успехом и на том же основании в корпоративной узости можно упрекнуть и филологический взгляд на вещи.

В чем же состоит существо «психиатрического» образа Чехова?

Так, выясняется, что психастеник - это особый клинико-психологический тип личности, впервые описанный французским психиатром П. Жане и характеризующийся заметным преобладанием тревожных умственных сомнений над живой конкретностью чувства и эмоционального переживания. Неуверенность в своих чувствах, заставляющую его страдать, психастеник как бы компенсирует беспокойной деятельностью ума, напряженно анализирующего непонятную для него ситуацию, при этом, как правило, только еще более запутывая ее. При этом ум психастеника остается полностью реалистичным: всегда привязанным к этой действительности, он не может найти успокоения, как, к примеру, ум шизоида - аутиста, придумывающий свою субъективную особую действительность. Этим объясняется отсутствие у психастеника глубокого религиозного чувства, поскольку оно заменено реалистической рефлексией в сочетании с нравственно - этическими переживаниями. По этой же причине психастеник часто намного острее других людей чувствует неизбежность смерти, своей или своих близких, по поводу которой неизменно тревожится. Педантично - требовательный к самому себе, в контактах с людьми психастеник проявляет повышенную дефензивность (качество, противоположное агрессивности), он постоянно защищает свой внутренний мир, действительно очень хрупкий, тонкий, болезненно - чувствительный, от всевозможных вторжений извне, представляющихся ему слишком грубыми и вульгарными; случается, что психастеник тянется к веселым, шумным компаниям, но быстро устает от их шума и начинает тосковать по одиночеству, столь благотворному для него, особенно если он творческая личность. Типичны для психастеника также разного рода соматические недуги, которыми он может мучаться всю жизнь, часто ипохондрически преувеличивая их опасность для своего здоровья.

Кажется, что названных свойств более чем достаточно, чтобы убедиться в диагностической проницательности врачей - психиатров. Тем, кто знает жизнь Чехова - человека не по официальным версиям и парадным биографиям, не может не броситься в глаза, что предлагаемое описание психастенического типа одновременно является и точным и удачным, хотя несколько заостренным, житейским портретом Чехова. В психастенический тип вписываются и чеховское раздражение на бесчисленных гостей, многих из которых он накануне с настойчивостью радушного хозяина приглашал к себе, и его упорное нежелание участвовать в помпезно - торжественных мероприятиях, где требовалось публично произносить речи. Что касается частых чеховских упоминаний в письмах о своем здоровье, а точнее, нездоровье, они по - настоящему впечатляют и оказываются свидетельствами типичных для психастении ипохондрических и соматовегетативных расстройств, появившихся у Чехова задолго до чахотки. Об этом пишет М.Е.Бурно в статье «О психастеническом мироощущении А.П.Чехова ( в связи с рассказом «Черный монах»).

«Кажется, я психически здоров, - писал Чехов в письме другу - Правда, нет особенного желания жить, но это пока не болезнь в настоящем смысле, а нечто, вероятно, переходное и житейски естественное». В этом высказывании заключатся абсолютно трезвый и лишенный всякой патетики взгляд Чехова на самого себя. Он писал о том, что писателю для понимания людей необходимо изучать психиатрию, при этом сам оставаясь в качестве исследователя и наблюдателя, он четко определяет свое психическое состояние, как «переходное», что в современном клиническом понимании соответствует «пограничному расстройству личности». Во многих письмах Чехова рассыпаны характерные психастенические жалобы: «безличное и безвольное состояние», «у меня не характер, а мочалка», «противная физическая и мозговая вялость», «нервы скверные до гнусности», «смертная тоска по одиночеству», «отвратительное психопатическое настроение». И еще несколько выдержек из переписки: «От жизни сей надлежит ожидать одного только дурного - ошибок, потерь, болезней, слабости и всяких пакостей…», «Я встаю рано и пишу. Утром мне хорошо, день проходит в еде, в слушании глупостей, вечером киснешь и хочешь одного - поскорее бы остаться solo», «…Смерть - жестокая, отвратительная казнь. Если после смерти уничтожается индивидуальность, то жизни нет. Я не могу утешиться тем, что сольюсь с вздохами и муками в мировой жизни, которая имеет цель. Я даже этой цели не знаю. Смерть возбуждает нечто большее, чем ужас…».

Из другой статьи М.Е.Бурно «О теплой иронии Чехова» мы узнаем, что из психастенического характера писателя, из его стремления охранить свой душевный мир, мир творческой личности, единственный мир, где он чувствовал себя самим собой, вытекал и его страх перед женитьбой, и отношения с влюбленными в него женщинами, которых он «измучивал», ведя с ними двойную игру и всегда смешно уходя от прямых ответов. С особенностями психической конституции Чехова связано и своеобразие его комизма: это никогда, даже в ранних произведениях, не «жизнелюбиво-беззлобный» сангвинический юмор, это смех-исследование, сочетающий ироническую отстраненность с теплым сочувствием - состраданием ( в противовес «чувственно - истерическому» Бунину или «сангвинически - синтонному» Мопассану). Яркий образец иронии Чехова в письме к любимой женщине: «Я буду в восторге, если Вы приедете ко мне, но, боюсь, как бы не вывихнулись Ваши вкусные хрящики и косточки. Дорога ужасная, тарантас подпрыгивает от мучительной боли и на каждом шагу теряет колеса. Когда я в последний раз ехал со станции, у меня от тряской езды оторвалось сердце, так что я теперь уже не способен любить».

Психиатрический ракурс может быть применим и к продолжающей оставаться загадочной сфере мировоззрения Чехова, его самобытной философии. Если взглянуть на последнюю сквозь «психастеническую» призму, то обнаружится, что и постоянное колебание чеховского ума между «есть Бог» и «нет Бога», и обостренное чувство ускользающей жизни, и концептуально - смысловая незавершенность чеховских текстов, в которых стремление героя разрешить важный для него вопрос приводит к окончательному увязанию в его «непроходимой» сложности, то есть все то, что считается аксиомами философского адогматизма, - может быть истолковано в качестве объективации распадающихся составляющих тревожной души, бессильной, несмотря на отчаянные попытки волевого самоурегулирования, собрать их в цельный узел ( излишне добавлять, что объективация - бесспорно гениальная). Чехов не любил «мировоззрений» и не любил ни громких слов, ни повышенного тона, ни выставления напоказ своих чувств, ни надрыва, ни преувеличений. Когда при нем кто-то пожаловался - «рефлексия заела, Антон Павлович», Чехов ответил - «а Вы водки меньше пейте». Но несмотря на то, что Чехов всегда писал простым языком о самых простых вещах, его творчество - все те же вечные проблемы, вне приближения к которым не существует ни подлинного искусства, ни подлинной культуры.

В новом свете предстает и сложнейшая проблема автобиографизма чеховских произведений. Психиатров можно упрекнуть в том, что они, игнорируя азы филологического анализа, не различают автора и героя и, подобно неискушенным школярам, приписывают свойства последнего первому и наоборот. Но эта ситуация легко переворачивается. Закон разделения автора и героя имеет границы своего применения. Проводя такое разделение, мы неизбежно превращаем автора в носителя некоего высшего знания о мире, пусть и адогматического, которое должно превосходить ограниченные разумения его героев. Однако в результате игнорируется универсальная психологическая истина, согласно которой уже сам выбор героев и сюжетов производится автором исходя из особенностей его душевной организации: он никуда не может от нее уйти, она диктует ему характер этого отбора, делая, иногда вопреки его собственным намерениям, многих его героев психологически точными копиями авторского «я». Выраженными психастеническими чертами характера, подобно самому Чехову, обладают многие его герои, например Володя из одноименного рассказа, Иванов из одноименной пьесы, Огнев из рассказа «Верочка», мальчик Егорушка из «Степи», студент Васильев из рассказа «Припадок», профессор из «Скучной истории», Войницкий из «Дяди Вани» и даже несчастный Червяков из хрестоматийной «Смерти чиновника». Добрый, человечный чеховский анализ исключает деление героев на абсолютно положительных или отрицательных: в описании симпатичных персонажей постоянно присутствует ирония, «снижающая» образ до «слишком человеческого», и наоборот - даже для скверных героев автор находит крупицу сочувствия. Также исключается абсолютизирование комического и трагического: в одном неизбежно присутствует и другое. Подобная манера письма из современных авторов наиболее характерна для С.Довлатова ( который не скрывал своего желания быть похожим на Чехова ), с той лишь разницей, что проза Довлатова насквозь автобиографична и требует присутствия автора в канве повествования, тогда как Чехов - наблюдатель. То, что описывает Чехов, не похоже на чудовищный бред гениального Гоголя. Это также не Иван Карамазов со слезинкой ребенка, не князь Андрей на Аустерлицком поле. Все, что описывает Чехов, гораздо проще, прозаичнее, это обыкновенная жизнь обыкновенных людей. Но все это пессимистично, как письмо Ваньки Жукова «на деревню дедушке». Только в отличие от мальчика, Чехов знает, что никакое обращение ничему не поможет и никуда не дойдет.

Возраст, болезнь и самовоспитание ( знаменитое» выдавливание из себя по капле раба») медленно меняют и углубляют чеховскую интонацию: от того веселого молодого смеха над студентом, который, напившись пива, испортил себе свидание («Свидание, хотя и состоялось, но…»), до теплой, глубокой иронии, перемешанной с грустью, которой проникнуты и верный слуга Фирс, забытый в запертом доме, и светлое умирание самого Чехова после бокала шампанского.

Жизнь и творчество. Болезнь и творчество.

Жизнь Чехова в нескольких словах: глушь южной России, город Таганрог, отец - владелец лавочки, убежденный в нескольких несложных вещах: надо бояться Бога, семью содержать в строгости, детей пороть; братья ( двое впоследствии станут хроническими алкоголиками), сестра, мать, убожество провинциального мещанства, среднее учебное заведение, уроки в старших классах, отъезд в Москву, университет, бедность, короткие юмористические рассказы в плохих журналах, докторский диплом, потом литературная известность и материальная обеспеченность, короткий расцвет, поездка на Сахалин, затем начало болезни, Мелихово, Ялта, медленное умирание, женитьба на О.Л.Книппер за четыре года до кончины, Германия, Баденвейлер, «Ich Sterbe», смерть.

Ни биография Чехова, ни его врачебная профессия, ни его «психастения» не объясняют целиком его творчества. И если надо непременно оставаться в рамках этой схемы - жизнь и творчество, то более правдоподобным кажется утверждение, что не жизнь Чехова определила его творчество, а его творчество определило его жизнь. «Работая, я всегда бываю в хорошем настроении». Как все замечательные писатели, он слишком много увидел, слишком много понял, слишком много создал. Он ушел, не оставив в том, что он написал никаких иллюзий, надежд, обещаний лучшего будущего. Лишь убежденность в том, что «В человеке все должно быть прекрасно…».