Обычное представление о душевных болезнях главную роль в возникновении последних отводит душевным потрясениям. Все предыдущее содержание этой книги должно показать читателю, насколько такое представление преувеличено. Однако, психогенные (т. е. имеющие психические причины) психозы все-таки существуют, хотя и занимают более скромное место, чем кажется широкой публике. Они возникают благодаря нарушающему нормальную душевную жизнь влиянию чрезмерно сильных аффектов на психику, силы которой недостаточны для того, чтобы такие аффекты переносить.

Во время мировой войны 1914—1918 гг. бывали случаи внезапного помешательства от страха находившихся в окопах участников войны, обычно во время сильного обстрела или непосредственно после разрыва поблизости снаряда.

Вот «пример, сообщаемый одним немецким врачом, работавшим на передовом перевязочном пункте.

«Почти рядом со стоявшим в окопе Гумлихом разорвался тяжелый снаряд. Вскоре после этого санитар, находившийся поблизости, увидал, что Гумлих производит руками движения как бы игры на пианино. Одновременно он начал петь песни, восклицая в промежутках между ними: «Теперь я иду к отцу, разве вы не слышите, как играет музыка?» Наконец, он стал делать попытки выпрыгнуть из окопа. Только с большим трудом удалось удержать его и отправить на перевязочный пункт. Последний находился в каменноугольной штольне сильно обстреливавшегося горно-промышленного местечка. По дороге туда Гумлих спрашивал каждого встречного санитара, где можно купить картофеля. Он вошел с тревожным, расстроенным выражением лица и нетвердым взглядом, был очень бледен, ломал руки. Сначала он озирался по сторонам, как будто чего-то искал, затем решительно подошел к врачу с вопросом: «Ты Густав?» и затем сейчас же: «Нет, ты не Густав, где же он?». Живо, но монотонным, жалующимся голосом он начинает рассказывать, что послан матерью со своим младшим братом достать картофеля. И вот на улице Густав отбился от него. Дальнейший разговор записан стенографически. «Здесь Фейерверк? И кабель лежит на улице, но ничего не видно, все время падаешь. Нам надо картофеля, только вот нет Густава, он, вероятно, на музыке». — «Где это вы слышите музыку?» — «Да это там, наружи, они производят такой шум, такой ужасный шум! Но что же это Густав так задержался? Только бы он во время пришел, чтобы можно было достать картофеля. Иначе отец будет ругаться. Отец голоден, у нас больше нет хлебных карточек». Все время он осматривается пытливо кругом себя. Врач показывает ему перевязочное свидетельство, на котором рядом с его Фамилией помечено «нервный шок», и спрашивает: «что это значит?». Быстрый ответ: «это членская карточка потребительского общества, мне надо купить картофеля» и т. д. — «Как вас зовут?».—«Это написано на карточке».— «Вы из Лейпцига?» — «Да». — Из этого и дальнейших разговоров видно, что он деревню, где находится пункт, принимает за Лейпциг, деревенскую улицу — за одну из улиц Лейпцига, воронки от снарядов— за ямы для прокладывания кабеля, грохот бомбардировки — за музыку и фейерверк. После внезапного и резкого замечания: «Но ведь здесь же война!» он несколько секунд тупо смотрит пере, л собой, а затем его черты внезапно проясняются, как будто бы он понял. «Криг?.А, Криг на Петерштрассе? да, это торговля, она называется Криг». — «А что на вас надето?» — «Это? Это моя серая летняя куртка». — «А пуговицы на рукаве?» — «Пуговицы? Да, как сюда попали пуговицы? Мне надо достать картофеля»— и опять история с Густавом и хлебными марками. Предоставленный в течение четверти часа самому себе, он стоит посреди оживленного движения переполненной штольни у стены в напряженной позе, с недоуменно раздвинутыми руками и наклоненной головой и смотрит широко раскрытыми глазами на какое-то пятно, представляя при этом картину полного ступора. На снова предложенные ему вопросы он опять начинает монотонным голосом жаловаться относительно картофеля, а на смех, которого иной раз не в состояния были подавить стоявшие кругом него солдаты, он не реагирует вовсе, не обращая внимания также на раненых.

Через полчаса он был отправлен на главный перевязочный — пункт. Провожавший его санитар, вернувшись назад, рассказал, что в течение всей очень трудной дороги по усеянной воронками местности, под непрерывным огнем, Гумлих вел себя скорее, как провожающий, чем как провожаемый, ревностно всякий раз вытаскивая своего спутника из воронок, в которые тот несколько раз попадал. Когда тот, наконец, показал ему, как цель, к которой они шли, санитарный вагон, и сказал, что там его Густав, Гумлих с видимым облегчением побежал к вагону и тотчас вскочил в него.»

Так как дальнейшая судьба Гумлиха нам неизвестна, мы позволяем себе присоединить несколько строк об исходе другого подобного — случая.

Видмайер был доставлен на Фронтовой нервный приемный пункт сейчас же после начала психоза. Здесь он лежит на постели, производя всевозможные театрального вида телодвижения: чего-то ищет, как будто надевает на себя ружье. Темп движений медленный, впечатление утомленности. Он сообщает свое имя, что-то говорит о непогоде. Кроме этого — ничего. Предоставленный самому себе, он закрывает глаза и больше ни на что не реагирует. Только раз он пожаловался на головную боль. В течение ближайших двух дней он очень много спит, совершенно оглушен и только театральными жестами дает понять, что у него болит голова. На третий день после приема, в восемь часов вечера — «пробуждение». Оно произвело на всех очень сильное впечатление. Дежурный санитар, докладывая о нем, говорит: «это было, как пробуждение от наркоза)). Видмайер очнулся, как от сна, при этом он казался очень удивленным, спрашивал, где он, и что с ним было. С момента пробуждения он стал совсем другим человеком, чем был до сих пор: спокойным, простым, ясным я толково рассказывающим о себе. Ни следа театральности и истерических черт.

В описанных случаях важно отметить следующие особенности 1) внезапное развитие заболевания, 2) сумеречное состояние сознания, характеризующееся полной потерей видимой связи между переживаниями в нем и предшествующим содержанием психики больных, 3) особую театральность и подчеркнутость, как бы нарочитость, поведения больных и, наконец, 4) внезапное «пробуждение», характеризующееся изменением самой манеры себя держать: «как будто другой человек стал». Если далее проанализировать психоз Гумлиха по его содержанию, то выясняются еще некоторые любопытные черты. Насколько можно понять по поведению и речам Гумлиха, он не спутан и не бессмыслен, а переживает что-то, напоминающее сов. Этот сон стоит в некотором отношении к происходящему кругом. Только вместо бомбардировки Гумлих слышит музыку, а вместо военного начальства боится отца. Из этих двух мотивов (музыки и страха отца), как бы подставленных в его сознание взамен выключенной военной обстановки, легко и естественно развивается содержание разыгрываемой им сцены. Вместо грозной действительности появляется недавнее прошлое, при чем выбирается ситуация, до известной степени приспособленная к переживаемому больным чувству и к доходящим еще до его сознания отрывкам внешних впечатлений, но все черты этой ситуации приобретают характер безобидности. Больной продолжает находиться под влиянием гнетущей тревоги, он слышит беспокоющий его шум, он чувствует силу, которая нависает над ним и заставляет его делать не то, что он хочет. Все это позволяет ему без натяжки объяснить тревожное свое возбуждение, отняв, однако, у последнего его трагическое значение страх а за жизнь и преобразовав его в детское переживание. Возражения и указания на несоответствия, которые могли бы вырвать его из этой утешительной иллюзии, всякий раз безрезультатно отскакивают от него, так как он быстро импровизирует всевозможные вспомогательные построения. Перевязочное свидетельство с обезоруживающей простотой превращается в членскую карточку потребительского общества, серый походный мундир — в новую серую летнюю куртку, и даже роковое слово «война» приобретает безобидное значение, как имя какого-то торговца в Лейпциге.

Таким образом, психоз Гумлиха имеет и смысл, и цель. Его задача— вывести слабонервного, недоросшего до умения стойко переносить тяготы войны молодого солдата из невыносимой для него обстановки. Эта задача выполняется в двух направлениях: с одной стороны, Гумлих получает возможность добиваться своей душевной болезнью действительного освобождения от военной службы, а с другой — он сразу внутренне отрешается от войны и всех ее ужасов-В первом направлении действует то, как он разыгрывает свою болезнь – ее драматичность, долженствующая привлечь к его состоянию сочувственное внимание окружающих, во втором — психопатологический механизм, называемый вытеснением и мастерски истолкованный — Фрейдом.

Вытеснение по своей психологической сущности близко со свойственным всякому человеку стремлением не думать, забыть о пережитой или даже еще переживаемой неприятности. В тех случаях, когда неприятное переживание достигает особенной силы и становится совершенно непереносным для его субъекта, а источник этого переживания остается неустранимым, человек помимо своей воли совершенно вытесняет его из бодрствующего сознания в область бессознательного. В нашем случае одновременно с вытеснением бодрствующее сознание под влиянием сильного испуга совершенно порывается, а вытесненный «комплекс» в преобразованном виде продолжает свою жизнь в сумеречном состоянии, которое представляет сознание совсем уже другого рода, аналогичное сну или переживаниям во время гипноза.

Вытеснение связано с преобразованием вытесняемого переживания. Даже во сне и в сумеречных состояниях комплекс появляется только в замаскированном виде, пользуясь для своей маскировки разными символами. При этом логические операции отсутствуют, на место абстрактных слов и мыслей появляются конкретные образы, связывающиеся в целые серии наглядных переживаний. При более глубоком нарушении сознания эти образы распадаются в кажущемся полном беспорядке на отдельные обрывки, которые, однако, после этого снова объединяются под влиянием аффектов в своеобразные новые образные группы. Напр., лица разных людей, разные предметы, «если они для данного субъекта имеют одинаковое эмоциональное значение, могут объединяться в какой-нибудь один образ. Или аффективный акцент переходит с совокупности определенной образной группы на одну часть последней, которая потом только л остается в сознании, представляя всю группу, как знамя—войсковую часть. Этот процесс называется смещением. Преобразования мыслей в образы, сгущения и смещения носят, как уже было сказано, символический характер, так как они мысли и чувства, которые в бодрственном состоянии человек выразил бы отвлеченными предложениями развертывают в образных картинах. Надо добавить, что по взглядам Фрейда все перечисленные механизмы действуют не только в патологических состояниях, подобных описанному у Гуилиха, но и в обычном сне нормальных людей.

Вернемся на момент снова к переживаниям Гумлиха. Отец для его сумеречного сознания имеет явственно двойное значение. С одной стороны, он является безобидным заместителем вместо вытесненного военного начальства, а с другой, — играет для Гумлиха ту же роль, какую обычно дети возлагают на родителей — роль надежной последней защиты, роль человека, принимающего обратившегося от страха в бегство ребенка в свои могучие объятия.

Эта регрессия к переживаниям детства получила название пуэрилизма и представляет излюбленное направление, в котором развиваются психогенные сумеречные состояния, при чем такое развитие происходит не только в Форме законченных сцен, а еще чаще в общем преувеличенном подражании поведению маленького ребенка. Пуэрилизм, помимо цели ярче сыграть свою роль перед окружающими, имеет и внутренний смысл для больного, энергично вытесняя неприятную действительность и ставя на ее место желательную для человека в опасном положении ситуацию безответственности и нахождения под защитой. Дитя должно играть и смеяться, а распутывание трудного положения предоставить другим.

Эти пуэрильные черты хорошо выражены и в сумеречных состояниях, наблюдавшихся у лиц, попавших в катастрофические происшествия. Вот описание острых психозов, развившихся во время, одного из землетрясений. В семь часов утра в день землетрясения можно было видеть, как один занимающий видное положение немец, избежавший со своей семьей смерти, в одной ночной рубашке поливал в саду цветы из лейки. Другой, купец, потерявший семейство и дом, прогуливался после катастрофы по набережной, также в одной рубашке и панталонах, держа в руках большую селедку и все время про себя посмеиваясь. На третьего несчастье, казалось, не произвело ни малейшего впечатления; он вообще ничего «не знал» о нем, хотя видел свой обвалившийся дом и слышал, как его друзья говорили между собой про гибель его семьи. Его можно было видеть разъезжающим с довольным видом в автомобиле; если с ним заговаривали, он отвечал невпопад и все время смеялся. А до этого он был прекрасным семьянином. В одной семье остался цел только семнадцатилетний юноша; его напором воздуха выбросило в окно, после чего он, очутившись в полной целости на соседнем лугу, тотчас встал и бросился бежать, нимало не заботясь о своей семье; где-то совсем в другом месте он принял участие в спасательных работах, но при этом вел себя бессмысленно, как клоун. Тяжелая спутанность продолжалась у него более недели. В течение всего этого времени он совершенно не заботился о том, что случилось, не спрашивал ничего о своем семействе, не интересовался тем, жив ли кто из его родных или нет, и вообще ничего не знал о происшедшем: целые дни он бессмысленно блуждал без сюртука, но в крахмальной рубашке. 65-летний секретарь банка ночи напролет кричал: «папа, мама, папа, мама». Врача он считал маршалом, а посетившего его сына называл отцом…

В психозах, подобных только что описанным, стремление произвести впечатление отступает на задний план перед бегством от невыносимой тяжести обрушившихся на несчастных ужасов в мир детской беззаботности, игры и не омрачаемого думами веселья. Наоборот, пуэрилистические состояния, развивающиеся иногда у лиц, находящихся в предварительном заключении, которым грозит более или менее серьезное наказание, обнаруживают черты часто даже как бы намеренной бессмысленности, почти притворства. Больные говорят и делают явную несуразицу, не знают своего возраста, считают с грубейшими ошибками и т. д. При этом одни из них жалуются на головную боль, лежат в постели, отвернувшись лицом к стене, и часто отказываются отвечать на вопросы, как бы не понимая их, другие же ведут себя глуповато-наивно, говорят с врачей на ты и употребляют детские обороты речи, рисуют детские Фигурки, целый день играют, как малые ребята, отвлекаясь всякой мелочью, устраивают с другими больными разные проделки, напоминающие детские шалости, и т. д. Особенно характерна реакция, которую больные дают на попытки выяснить состояние их умственных способностей. Показываемые им предметы они часто называют не теми именами, что надо, на просьбу поздороваться, отворить дверь, зажечь свечку и т. д. реагируют или бессмысленными или извращенными движениями (пытаются зажечь свечку не тем концом и т. д.), часто проявляют видимое затруднение в выборе слов для ответа, считают разложенные на столе деньги не по их общей сумме, а по числу монет, иди совершают простейшие операции счета подчеркнуто неверно (так, как настоящий слабоумный никогда не станет считать), напр. 2х2 = 5;2Х2 —3; 3X3 = 15 и т. д.

Психологический механизм возникновения подобных состояний особенно прозрачен. Больной в отчаянии и страхе, он не видит выхода, только где-то в уголке сознания таится мысль, что, может быть, лишь тяжелая душевная болезнь, поставив вопрос об его невменяемости, спасет его. И вот, действительно, желательное психическое расстройство развивается, — и именно в той Форме, в которой оно представляется невежественному сознанию заключенного. Здесь мы подходим к порогу, за которым кончается болезнь и начинается ее симуляция? при чем надо подчеркнуть, что резкой границы между той и другой нет: психопатия незаметно переходит в сознательный обман.

Душевные заболевания, развивающиеся на почве сильных аффективных переживаний, получили, как было уже выше упомянуто, название психогенных. Иногда они называются также реактивными психозами или даже просто реакциями. Между прочим, кроме описанных, нередкую Форму психотических реакций представляет ступор, т. е. застывание, — невозможность двинуться с места, говорить, часто — и почти полная остановка сознательных процессов. Довольно много таких случаев бывает на войне во время катастроф и т. д. Так, во время мессинского землетрясения одна женщина в течение трех суток оставалась немой и неподвижной в своей постели, при чем бывший у нее ребенок тем временем умер. Упомянем кстати, что подобные описанным выше острые психозы могут развиваться также при различных душевных потрясениях, связанных с половой жизнью, в которых страх часто играет значительную роль, напр., у лиц, подвергшихся потовому нападению (покушение на изнасилование, иногда даже первая брачная ночь и т. п.).

Важно различать психические реакции, вызываемые острым и неожиданно возникшим аффектом страха, носящие обычно животный характер застывания на месте или бегства от непереносного ужаса в мир детской бессмысленности, и заболевания, являющиеся результатом длительного аффективного напряжения, которое, достигнув определенаого уровня, дает вспышку при первом более или менее значительном колебании душевного равновесия, — им в значительно большей степени присущ элемент целевой направленности (стремление к освобождению от тягостной ситуации), и их часто называют истерическими. Хотя все психогенные заболевания считаются излечимыми, но реакции первого рода, — чистые реакции на страх, — довольно быстро ликвидируются, причем выздоровление иногда принимает вид описанного выше внезапного как бы «пробуждения», тогда как истерические реактивные состояния имеют тенденцию Фиксироваться1 на более или менее значительный срок— вплоть до устранения вызвавших их обстоятельств (на фронте — освобождение от службы в передовой линии).

До сих пор остается нерешенным вопрос, может ли развиться реактивный психоз у каждого человека, или для его возникновения необходимо психопатическое предрасположение. Повидимому, принципиально надо считать, что устойчивость нервной системы каждого из нас имеет определенную границу. Потрясения, эту границу превосходящие, вместо нормального аффекта должны вызывать патологическую реакцию. Практически, есть люди, которые сохраняют душевное равновесие при самых тяжелых обстоятельствах, совершенно выбивающих из колеи их товарищей и близких, и, наоборот, у некоторых даже ничтожное конфликтное переживание может привести к истерической вспышке, — все зависит от степени индивидуального предрасположения.

С этой точки зрения представляет интерес следующий случай, описанный д-ром Дерябиным. Студентка, находившаяся под впечатлением только что выяснившейся невозможности увидаться с любимым человеком (она его ждала, а он не приехал), вечером после посещения анатомического театра, который произвел на нее угнетающее впечатление, заговорила с подругой о самоубийстве. Та перешла к реальным способам осуществления последнего. Куда стрелять? В голову? — себя обезобразить и т. д. Разговор этот сильно подействовал на больную. Она легла в постель и сказала: «это надо обдумать». Вскоре началась «истерика», продолжавшаяся полчаса.

Больная рвала на себе волосы, говорила что-то непонятное. Разыскивала на себе дырку, показывала, каких размеров должна быть ранка. На следующий день больная начала вечером плясать мазурку. Сожительница увидела по внешности больной, что что-то неладно, брызнула на нее водой и строго окликнула. Больная пришла в себя и легла спать. О происшедшем не помнила. Через день больная учила химию, переставляла в Формуле атомы, задумалась и, когда вновь обратилась к работе, то увидела, что водород раскланивается с азотом. Затем буквы начали танцовать. Больной сделалось необычайно весело, и она сама стала танцовать мазурку, пока кто-то не постучал в комнату. Вечером, когда уже легла спать, говорила подруге: «Ты атомна, Я — водород, ты — азот» и т. д. Сама больная этого не помнит. После этого больная потеряла возможность заниматься: буквы прыгают.

Больной 18 лет, она довольно сильно отягощена наследственно г туберкулез у матери и брата, кроме того мать страдала истерическими припадками, а двоюродный брат — душевно больной. Сама больная в предыдущие годы много переутомлялась и уже пережила возвратный тиф. Года три тому назад у нее появились головные боли, которые за последнее время сделались почти постоянными. Детство оставил» у нее неприятные воспоминания. Отца она не любила, видя в нем всегда что-то неискреннее. Самое яркое, что связывается с мыслями о матери, это—истерические крики последней. В семье была тяжелая атмосфера также и благодаря присутствию детей от первого брака отца, с которыми у матери больной всегда возникали недоразумения. Девочке казалось, что ее никто не любит, что она для всех — ноль, Она пыталась проверить это: «убегу куда-нибудь от обеда или чаят спрячусь в шкаф, чтобы узнать, вспомнят ли обо мне»… Все переживала одна, ни с кем не делилась. Рано начала читать неподходящие по возрасту книги: «Крейцерову сонату» и письмо к французу Толстого, «Идиот» Достоевского; хотя и плохо понимала их, но старалась докопаться. Особенно тяжело на нее действовала раздвоенность в семье. «Не подойдешь к папе, он обидится, начнет маме говорить, что отучает детей от него. Если пойдешь к маме, еще хуже. Из пустяка сильные драмы. Приходилось выслушивать жалобы матери на отца и наоборот, в отсутствии одного из них»… «Когда я была не очень большая, пришла мать и заплакала. Я встала и пошла к ней. Мать в полубреду говорила о папе много нехорошего… Я затаила злобу, пошла и легла, ничего не сказала. После этого он стал мне неприятен. Противно, когда он меня целовал».

Около года назад больная познакомилась с товарищем мужа своей сестры, который через некоторое время прислал ей письмо с объяснением в любви. Он нравился больной, но она не думала, что любит его. Однако, собираясь на Рождество ехать в гости к сестре, с удовольствием думала, что увидит его, и что будет весело. Но письмо сестры с приглашением запоздало, и больная не поехала. С другой стороны, тот не решался к ней ехать сам без зова. Больная же в глубине души ждала, что, может быть, он догадается и приедет. На Рождестве она старалась показать окружающим, что ей все трын-трава, и внешне веселилась во всю, а «на душе была тоска»… «Мне было скверно, а я хохотала». О самоубийстве она, повидимому, Фантазировала давно и охотно, при чем ее мысли о смерти носили довольно типичный характер суицидальных1 фантазий обиженных детей: хотелось, чтобы все суетились, бегали, охали, стонали, думала о том, что будут делать и говорить родные и знакомые.

Психика больной прекрасно определяется этими подчеркнутыми, театрально преувеличенными чертами душевной неуравновешенности, капризности и полудетскости, столь характерными для девушек лет 16, только что вступающих в период полового созревания. Повидимому, она боится поставить для себя открыто половую проблему, хотя — с другой стороны — уже знакома с сущностью последней и с ее отрицательными сторонами.

На этой почве психической инфантильности, осложненной интенсивным чувством внутренней недостаточности и следами детских тяжелых переживаний, разыгрывается по существу не очень глубокий душевный конфликт. Ей нравится молодой человек, ее тянет к нему, но мысли о возможности половой жизни с ним нет, — повидимому, эта мысль вытеснена, — и предпринятое им объяснение в любви остается без ответа. Однако, несостоявшаяся встреча неожиданно приносит больной настолько острое и тяжелое разочарование, что дело доходит до кратковременных расстройств сознания. Содержание сумеречных состояний довольно прозрачно рисует нам вытесненные мечты больной, для прикрытия одевшиеся в покровы сухих химических Формул. Водород и азот, это, конечно, — Володя и Анна (имена интересующего ее человека и ее собственное). Поэтому, когда буквы затанцовали друг с другом, ей стало так же весело, как было год назад на балу, где она танцевала с Володей. Химический язык.

больная выбрала еще и потому, что понятия о химическом сродстве и о химическом соединении давали удобный и хорошо замаскированный символ для ее робких половых стремлений. Самый механизм Формирования сумеречного состояния, по существу, тот же, что и в описанных раньше случаях: больная символически переживает исполнение своих желаний, угнетающая ее действительность исчезает, а сознание заполняется детским весельем, беззаботной игрой и танцами.

Ничтожность толчка, оказавшегося достаточным для того, чтобы вызвать у больной, хотя и короткие, сумеречные состояния, показывает, что ее организм уже находился в состоянии «готовности» к заболеванию. Эта готовность, повидимому, была создана, с одной стороны — неблагоприятными жизненными условиями1 (нервное напряжение в детстве, переутомление), а с другой — некоторыми конституциональными моментами. Больная, несомненно, получила в наследство от матери ту, характеризующуюся чертами незрелости и детскости, разновидность истерического характера, о которой мы говорили в самом конце предыдущей главы. Хорошую характеристику биологических особенностей и психических свойств этой конституциональной разновидности дает Кречмер. «У наших истеричек, пишет он, мы поразительно часто видим одну группу конституциональных аномалий: инфантилизм, который особенно сильно выражается в половой области… Все развитие личности в этих случаях имеет свой исходный пункт в задержке полового созревания, которое иногда годами остается в ранней своей Фазе, не двигаясь дальше. Половое чувство сохраняет целиком свою раннюю структуру: оно живо и напряженно, но не развилось еще до стремления к нормальной половой цели; противоположный пол стыдливо отвергается, а половое влечение изживается с одной стороны — в Фантазиях и грезах, а с другой — «благодаря онанизму». При этом часто именно первая попытка к реальному по ювому сближению с до сих пор только мечтательно идеализировавшимся возлюбленным оказывается хорошей пробой здоровья половой конституции девушки, вызывая в случае ее незрелости. инстинктивные оборонительные реакции в виде истерических проявлений. Кречмер полагает, что многие из черт, характеризующих некоторые группы истерических личностей, представляют не что иное, как задержавшиеся остатки психики периода начала полового дозревания (15—16 лет), иногда под влиянием обстоятельств подверггаиеся патологическому изменению. Таковы: своеобразный контраст чрезмерного идеалистического напряжения любовного чувства и действительной половой холодности, при чем самое чувство быстро вспыхивает и легко потухает, любовь ко всему яркому, преувеличенному, театральный пафос, стремление играть блестящие роли, грезы о великих целях, игра с самоубийством, мечтательное стремление к принесению себя в жертву, соединенное с наивно надувающим губки детским эгоизмом, и особенно — смешение трагического и комического в жизненном стиле. Если старые знатоки истерического характера охотно называли истериков взрослыми детьми, то Кречмер предпочитает выражение «взрослые подростки», которое ставит акцент именно на той ступени, на которой произошла задержка в биологическом развитии.

Какое будущее ждет нашу больную?

Некоторое указание в этом направлении может дать то обстоятельство, что и по миновании расстройств сознания у нее остались болезненные явления: она не может читать, — буквы прыгают. Часть содержания сумеречных состояний закрепилась в психике больной и перешла в ее сознательную жизнь, лишив ее возможности работать. Очень вероятно, что потеря работоспособности соответствует ее затаенным желаниям: не даром она одновременно потеряла интерес к занятиям: «К чему все? К чему учиться? Когда подумаешь о жизни, то все кажется мелким и смешным». Хочется все забросить и ехать туда, где Володя. Такое Фиксирование нужного больному симптома — нередкая вещь у лиц с истерической конституцией, причиной является бессознательное преследование больным определенной, хотя большей частью и совсем неразумной цели. Далее обыкновенно развивается длительное хроническое болезненное состояние, в основе которого лежат не патологические изменения в организме, а ложно направленные инстинктивные влечения. Добавим, что явления, вызываемые таким чисто психическим путем, им же (отвлечением внимания, внушением и проч.) могут быть и устранены.

Выше по поводу острых психогенных заболеваний мы говорили об истерических реакциях. В случаях, подобных разбираемому, где имеет место уже привычное повторение патологических явлений, вызываемых, однако, теми же механизмами, надо говорить об истерии, как длительной хронической болезни. Выздоровление здесь всегда сомнительно, так как для него необходимо подлинное стремление к здоровью самого больного, чего часто именно и не хватает. Болезненные явления становятся все более прочными, а сам больной все более охватывается бессознательным стремлением показать, что он действительно болен. Истерические механизмы охотно приходят ему на помощь, и каждый день появляются все новые симптомы. Лечение часто устраняет тот или иной из них, но на место исчезнувших через короткое время появляются другие. Только коренное перевоспитание личности больного, создающее у последнего волю к здоровью, а не к болезни, может вылечить его по настоящему.

Истерические состояния, развивающиеся у лиц переходного возраста в связи со свойственными ему любовными конфликтами, могут, однако, иметь относительно хороший исход: часто больные, попадая в благоприятную обстановку, с возрастом выравниваются, становятся духовно крепче; если им удастся при этом правильно изжить свои душевные драмы, психопатологические механизмы перестают действовать, и привычка к истерическим проявлениям исчезает.

Истерические симптомы бывают очень разнообразны. Чаще всего мы имеем дело с припадками. Самой легкой их Формой являются так наз. истерики: приступы судорожного плача, иногда переходящего в смех, кончающиеся обычно криками, а то так и падением на пол, и судорогами. На Форму припадка оказывают решающее влияние причина, его вызвавшая, психическое состояние больного и склонность последнего к подражанию. Иногда больные довольно удачно копируют эпилептические припадки, что вызывает необходимость искать особенности, отличающие одни от других. Для истерических характерна гораздо меньшая степень затемнения сознания, обыкновенно— гораздо большая продолжительность припадка, беспорядочность и театральность движений, а, главное, что истерик, несмотря на ожесточенные бросания всего тела, никогда не разбивается так серьезно, как эпилептик, не говоря уже про то, что он не прикусывает языка и не упускает мочи. В некоторых случаях истерический припадок представляет повторение движений, совершавшихся больным или больной в момент переживания, положившего начало болезни (напр., оборонительные движения у женщин, испытавших половое нападение).

Кроме припадков истерия сказывается, как в ряде самых разнообразных истерических симптомов (параличи, различные подергивания, потеря чувствительности тех или иных участков тела, слепота, глухота, боли и т. д.), так и в многочисленных психических проявлениях (сумеречные состояния, галлюцинации, страхи, лунатизм и т. п.). Повторяем, что все эти симптомы — исключительно психического происхождения, и в основе их всегда можно найти определенную целевую установку, а также — механизмы, описанные выше для острых истерических реакций: вытеснение, символообразование и проч. Иногда значение их очень запутано, но в некоторых, хотя и редких, случаях оно поразительно прозрачно.

Вот один пример, приводимый Кречмером. Обделенная судьбой и Физически и духовно, девушка безрадостно стареет в родительском доме в качестве исполняющей черные работы замарашки, не получая ни от кого ни признания, ни благодарности. Она годами несет свою тяжелую ношу, ясно чувствуя бессмысленность и неплодотворность своей жизни и пренебрежение, ею встречаемое. Семья — очень бедная. Наконец, под бременем постоянных забот о деньгах и необходимости ухаживать за очень трудной слабоумной бабушкой ее мужество сломилось. После ничтожного испуга она слегла в постель и надела синие очки, а при попытке поднять ее оказалось, что она не может больше стоять на ногах и падает, как только ее перестают поддерживать. По мнению Кречмера этими проявлениями больная бессознательно (здесь нет речи о притворстве) собирается сказать: «Я больше не хочу ничего видеть и слышать, я не двину больше ни одним членом, я не сделаю ни одного шага». Это — внутренний отказ от ее прежней жизни, облеченный в символическую картину двигательного расстройства.

Приведенный пример, между прочим, прекрасно показывает значение продолжительных и неразрешимых душевных конфликтов для возникновения истерических состояний. Чаще всего эти конфликты возникают между глубокими внутренними стремлениями человеческого существа и господствующими в его сознании нормами морали и приличий. Человек, не имеющий мужества открыто отвергнуть эти нормы, находит исход в символическом протесте против них при помощи истерических реакций. Наиболее тяжелые, иной раз совершенно непереносимые для сознания внутренние противоречия возникают на почве половых переживаний, в которых так прихотливо переплетаются страсть и отвращение, желание и стыд. Именно в этих случаях и бывает, что вытесненные, но от этого не менее могучие стремления, притаившись где-то в глубине человеческого существа, заставляют сознание против его воли служить символическому выполнению их требований или, еще чаще, осуществляют свою волюг минуя сознание, т. е. автоматически производя через различные отделы нервной системы нужные им Физические явления. Для иллюстрации приведем коротенький пример (Ясперс).

У 15-летней девушки после того, как она успешно отбила нападение студента, стремившегося ее поцеловать, опухли губы. Объясняется это борьбой бессознательного влечения к студенту (желание, чтобы поцелуй осуществился) и стыдом перед недозволенным проявлением полового чувства. Мысль «я хочу, чтобы он много и сильно меня целовал» вытеснена из сознания, но только для того, чтобы символически проявиться в истерическом симптоме опухших, как от неумеренных поцелуев, губ.

Напомним читателю, что еще Ницше в очень красивом образе пытался выразить бесплодность борьбы сознательной води человека против могучих животных требований его организма.

«Позади твоих чувств и мыслей, о, мой брат, находится могучий повелитель, неведомый мудрец, — он называется «сам». Он живет в твоем теле, он — твое тело». Это тело со всеми его инстинктами носит у Ницше название «великого разума», «малый же разум»т т. е. сознание, которым люди так склонны гордиться, и полновластную свободу которого так часто превозносят, есть лишь орудие, которое служит «самому» для расширения его власти. Мысли Ницше были в значительной мере использованы Фрейдом для построения его теории о зависимостях душевной жизни. По Фрейду человеческий индивидуум представляет из себя непознанное и бессознательное Оно, которое только поверхностно охвачено Я. Я олицетворяет то, что можно назвать разумом и рассудительностью, в противоположность к Оно, содержащему страсть. В Оно безраздельно господствует принцип удовольствия, а Я заменяет его принципом реальности. По отношению к Оно — Я подобно всаднику, который должен обуздать превосходящую силу лошади, с той только разницей, что всадник пытается это совершить собственными силами, Я же — силами заимствованными. И как всаднику, если он не хочет расстаться с лошадью, часто только остается вести ее туда, куда ей хочется, так и Я превращает обыкновенно волю Оно в действие, как будто бы это было его собственной волей. При всей красоте и глубине мысли, выраженной в вышеприведенных отрывках, ей недостает биологической определенности. По отношению к интересующему нас вопросу эта.

определенность дается пониманием сущности истерических симптомов, как предобразованных в процессе Филогенетического развития типов реакций инстинктивной психической подпочвы, основывающихся на рефлексах, которые дремлют в каждом человеке. Крепелин, положивший основание этому воззрению, высказал предположение о существовании многообразных и захватывающих под свое влияние обширные области, унаследованных нами еще от животных предков, защитных приспособлений, которые сразу вступают в действие, как только потребность самосохранения получает толчок от соответствующих аффектов. Эту мысль прекрасно иллюстрирует Кречмер следующими сравнениями.

Если девушка, говорит он, поставлена перед нежелательным ей замужеством, то у нее есть две возможности избежать последнего. Или она будет действовать, обдумывая свои шаги и по определенному плану, используя слабые места своих противников, то энергично сопротивляясь, то хитро уклоняясь, и, таким образом, наконец, при помощи ряда продуманных разговоров и поступков достигнет цели. Или в один прекрасный день она неожиданно рухнет на пол, начнет судорожно биться, дрожать, подергиваться, кататься по полу и выгибаться, и это будет делать так долго и повторять так часто, пока не избавится от ненавистного жениха. Два солдата слишком малодушны, чтобы выдержать страх, возбуждаемый в них войной. Один, обсудив свой красивый почерк, свои технические способности, свои связи на родине и взвесив все за и против, сделает целый ряд ведущих его к цели шагов, — и вот он сидит, наконец, в спокойной канцелярии. Другого однажды утром после сильного обстрела находят в состоянии бессмысленного метания вдоль и поперек окопов; когда его пробуют отвести в сторону и успокоить, он впадает в сильнейшее дрожание всего тела; в результате—его отправляют в нервный госпиталь, а оттуда — на гарнизонную службу, в ту самую канцелярию, где давно уже устроился его более умный товарищ.

Из этих двух путей разумной человеческой природе, продолжает Кречмер, подобает только первый. Второй представляет из себя своеобразную биологическую реакцию, которая тянется через все животное царство от одноклеточных живых существ до человека.

Если плавающая под микроскопом инфузория приближается к зоне подогретой воды, то она реагирует на это чрезмерным обилием живейших движений, которые длятся до тех пор, пока одно из них не удалит ее от опасной цели. После этого она снова начинает спокойно плыть. Если пчела или птица попадет в комнату, то она не сядет спокойно в уголок для обдумывания положения и не станет планомерно исследовать окна и двери, чтобы найти отверстие, а, инстинктивно направляясь к свету, разовьет целую бурю беспорядочных движений то в ту, то в другую сторону, повторяя их приступами все снова и снова до тех пор, пока одно из этих движений случайно не освободит ее, — в тот же момент она переходит к плавному и спокойному полету.

К сказанному можно только добавить, что всякий сильный и вырвавшийся из-под контроля воли аффект представляет из себя реакцию, подобную описываемой Кречмером животной буре движений. Понятно поэтому, почему Крепелин определяет истерическое явление, как распространение эмоций на независимые от них при нормальных условиях области телесной и душевной жизни и преобразование их в болезненные явления, которые по существу соответствуют преувеличенным и искаженным формам проявления сильных душевных движений. Нас не может поэтому удивлять то-обстоятельство, что древние стоики считали все аффекты душевными болезнями. Подтверждение этому мы находим между прочим в явлениях так назыв. патологическою аффекта. Сильный гнев у некоторых психопатов может повести к совершенно безудержным проявлениям ярости вплоть до нанесения тяжелых ран и совершения убийства. Придя в себя после такого взрыва, человек иногда совершенно не помнит, что с ним было, и что он сделал.

Еще одно пояснение. Читатель, мы думаем, понимает, что когда психиатры говорят о психогенных Факторах душевных болезней, о психогениях, они имеют в виду не какие-нибудь особые нематериальные процессы. Выделение психических Факторов в отдельную группу имеет значение совсем по другой причине. Именно, их действие отличается тем, что вредные влияния на мозг и отдельные его части производятся не непосредственно, как при ушибах и других механических повреждениях, и не через кровь, как при отравлениях и инфекциях, а приходят к центральной нервной системе чисто нервным путем, именно при посредстве распространения того или иного возбуждения с периферии организма по чувствующим нервам.

Внешнее раздражение вызывает сначала в соответствующих органах чувств ряд Физико-химических изменений, которые служат толчком для возникновения нервного тока, идущего отсюда по нервным волокнам, соединяющим эти органы с мозгом. Достигнув определенных клеток в мозгу, нервный ток в свою очередь вызывает в них ряд химических процессов, которые ведут к дальнейшему распространению возбуждения и к переходу его на различные двигательные нервы, т. е, к ряду более или менее распространенных и сложных рефлексов. На психологическом языке все эти процессы будут называться ощущениями, чувствами, мыслями и стремлениями. Чрезмерная сила возбуждения может повести к различным отклонениям от нормального функционирования соответствующих аппаратов, но эти отклонения никогда не приводят к грубым органическим разрушениям. Чаще всего они являются чисто функциональными, т. е. сводятся лишь к временным изменениям в отправлениях мозга, а не в строении ею. Такими изменениями могут быть: общее или частичное торможение деятельности мозговой коры, разрывы нормально существующих в нервной системе связей, распространение нервного возбуждения на такие области мозга, которых данное возбуждение обычно не достигает, наконец, активирование при обыкновенных условиях не действующих примитивных механизмов.

Психические потрясения или, как чаще говорят, психические травмы вызывают не одни истерические реакции. Так, напр., длительное и чрезмерное аффективное напряжение у примитивных личностей с эпилептоидной или схизоидной психикой, не могущих или не умеющих изжить его попытками поделиться с другими людьми, приводит иногда к импульсивным действиям, совершенно не соответствующим их обычному поведению. Хороший пример такого кратковременного импульсивною помешательства приводит Кречмер. Дело идет об упомянутой в предыдущей главе при описании схизоидной психопатии девушке, — прислуге, совершивший поджог дома своих хозяев и убийство их детей. На суде выяснилось, что она, впервые поступив в прислуги, с самого начала испытывала страшную тоску по родине и сильно переутомлялась. Все ей было чуждо, она не знала, что делать, и никому не решалась рассказать о том, что чувствовала. «Если бы от дома и детей ничего не осталось, она могла бы вернуться в родную» деревню», — такая мысль, может быть, и приходила ей в голову, а, может быть, только неясно шевелилась, оставаясь под порогом сознания. Все время — глухое, страстное, невыносимое навязчивое стремление: «Только бы вон отсюда!» Утром в день преступления — чувство тумана и головокружения в голове, она не понимала, что с ней происходит; но как только услыхала — потрескивание огня под лестницей, стала спокойнее, и настроение ее прояснилось. Характерным здесь является то обстоятельство, что роковой поступок, хотя и образует одно связное и понятное целое с аффективным к нему побуждением, однако остается как бы оторванным от всей остальной личности. Импульс, вызванный тоской по родине, благодаря огромной силе напряжения, не прошел через Фильтр борьбы мотивов, а непосредственно без задержки повел к действию. Механизм таких поступков Кречмер образно называет «коротким замыканием».

Далее, сильное горе от утраты близких людей ведет иногда к настоящим депрессиям, очень сходным с депрессивными состояниями циркулярного психоза. Затем иногда, невидимому, реактивные психозы принимают Форму, которая отличается от схизофрений только тем, что болезнь кончается полным выздоровлением, не оставляя на личности никаких следов деградации. Основываясь на такого рода данных, Бумке считает, что на душевные потрясения человек всегда реагирует конституционально ему присущим типом реакции. Благодаря этому, по его мнению, психогенные заболевания должны считаться реакциями эндогенною типа в отличие от экзогенных, г обязанных своим происхождением таким вредным воздействиям, как отравление чуждыми организму ядами, инфекции, Физические травмы и т.. д. Именно поэтому важной чертой психогенных душевных заболеваний надо считать существование понятной внутренней связи между вызывающими психоз переживаниями и его содержанием: психоз здесь является проявлением внутренних предрасположений, а не вторгается, как нечто чуждое, в психическую жизнь.

Психогенные Факторы играют роль в возникновении не только реактивных психозов. Психические травмы чрезвычайно часто выявляют и обостряют и маниакальные, и депрессивные Фазы циркулярного психоза, приступы схизофрении также нередко развиваются под влиянием толчка, данного любовными конфликтами, служебными неудачами и т. д. На течение прогрессивного паралича душевные потрясения часто действуют резко ухудшающим образом, почему иногда после них заболевание и становится впервые заметным. Но есть еще и другое направление, в котором душевные болезни подвергаются влиянию психических причин, это так наз. психопластическое воздействие предшествующих болезни переживаний. Содержание психоза (бреда, галлюцинаций больного и проч.), как читатель, вероятно, уже заметил из наших описаний, в значительной степени определяется тем направлением, в котором развивались мысли и чувства больного до болезни, при чем иногда эти последние переходят в психику душевно-больных в символическом виде, подвергаясь всем тем изменениям, которые свойственны истерическим преобразованиям — сгущениям, смещениям и т. д. Особенно часто это можно наблюдать у схизофреников.

В заключение нам необходимо остановиться еще на одной болезненной Форме, в происхождении которой психические Факторы играют очень важную роль. Форма эта, носящая название паранойи, представляет из себя не что иное, как психологическое развитие психопатической личности, почему самое причисление ее к болезням, к психозам, в сущности, неправильно.

Понятие развития личности, прекрасно выясненное Ясперсом включает в себя три основных момента: 1) конституциональное предрасположение, которое само по себе, вне влияния внешних обстоятельств, имеет склонность к развитию в определенном направлении, к развертыванию заложенных в этом предрасположении возможностей; 2) среду, с которой предрасположение вступает в теснейшее взаимодействие, — она определяет житейскую судьбу личности и «с помощью разнообразных механизмов (привычка, упражнение и т. д.) Формирует окончательный склад последней; и 3) переживания,— мы только что говорили, что предрасположение реагирует на них так, как именно ему свойственно, в результате чего возникают понятным для нас путем взгляды, мнения и чувства личности. Психологическое развитие является прямой противоположностью психотическому процессу, который вне-психическим путем (отравления и другие повреждения мозга) вносит в психический мир личности элементы, не могущие быть понятыми из одного взаимодействия трех указанных выше факторов.

Крепелин определяет паранойю, как сравнительно редкое заболевание, которое характеризуется тем, что на почве своеобразного предрасположения при полном сохранении осмысленности и правильности в мышлении, в чувствованиях и в поведении у человека медленно развивается стойкая система бреда, представляющая переработку жизненных переживаний. Источниками бреда являются: во первых, повышенное чувство собственного достоинства, которое приводит больных к противоречиям с требованиями жизни, далее, живое воображение, благодаря которому проблемы в жизненном опыте щедро заполняются вымышленными прибавлениями, и, наконец, чрезмерная зависимость суждений от потребностей чувства. В связи с этими особенностями возникает тенденция оценивать и истолковывать данные опыта более или менее произвольно, исключительно с субъективной точки зрения в зависимости от своих желаний или опасений и, искажая действительность, так представлять окружающие-взаимоотношения, как это более всего соответствует личным интересам. В результате этих очень медленно совершающихся изменений является создание особого бредового миросозерцания и выдвижение на первый план той или другой ложной точки зрения, становящейся с этих пор центром, около которого вращается вся жизнь больного.

В качестве примера паранойи мы приведем возбудивший в свое время очень большой и бытовой, и психопатологический интерес-случай учителя Вагнера, подробно описанный Гауппом.

Около 5 часов утра 4 сентября 1913 года, когда только что занимался рассвет, старший учитель в деревне Дегерлох Эрнст Вагнер убил свою жену и четырех детей, заколов их всех в сонном виде кинжалом. Прикрыв трупы одеялами, Вагнер умылся, оделся, захватил с собой 3 револьвера и свыше 500 патронов и отправился по железной дороге в место своей прежней службы — деревню Мюльхаузен. Там он поджог несколько зданий, а затем выбежал на улицу и, держа в каждой руке по револьверу, начал стрелять во всех встречавшихся ему жителей. В результате 8 человек были им убиты, а 12 — тяжело ранены. Только когда он расстрелял все бывшие у него наготове патроны, и оба револьвера оказались пустыми, удалось в тяжелой борьбе его обезоружить, при чем он получил столь тяжкие повреждения, что первое время после конца борьбы казался мертвым. В виду странности мотивов, выдвинутых им в объяснение этого кровавого преступления, было произведено психиатрическое его испытание, которое дало такие результаты.

Вагнер оказался чрезвычайно тяжело отягощенным наследственно, как со стороны отца, так и со стороны матери. В детстве он был очень чувствительным, обидчивым и самолюбивым мальчиком. Крайняя правдивость не оставляла его даже тогда, если за правду ему грозило наказание. Он был щепетильно верен своему слову. Очень рано появились у него тяготение к женскому полу, богатая и неукротимая Фантазия и страсть к чтению. В учительской семинарии, где он учился, его отличали духовная самостоятельность, повышенное чувство собственного достоинства, любовь к литературе и крайняя добросовестность в отношении к своим обязанностям. Рано приобрел он безнадежный взгляд на жизнь: «Самое лучшее в этой жизни — никогда не родиться,— 17-летним юношей записывает он в альбом одному своему товарищу, — но, если родился, надо упорно стремиться к цели». 18-ти лет Вагнер попал во власть порока, который оказался роковым для его судьбы, — под влиянием повышенной половой возбудимости он начал заниматься онанизмом. Упорная борьба, которую он повел против своей слабости, оказалась безуспешной. С этого времени его чувство собственного достоинства и его откровенная правдивость получили сильнейший удар, а пессимизм и наклонность к ипохондрическим мыслям — благоприятную почву для развития. Впервые личность его испытала глубокий внутренний разлад между приобревшим отныне господство в его душе чувством вины и самопрезрения и прежним эстетизмом, влечением к женщинам и высоким мнением о себе. Он начал подозревать, что товарищи замечают его тайный порок и насмехаются над ним. Однако, этот душевный конфликт не оказал заметного влияния на его успехи и внешние отношения с людьми. Он прекрасно сдал первый учительский экзамен и поступил на службу помощником учителя. Отношения с товарищами по службе у него установились хорошие: они считали его за добродушного, хотя несколько заносчивого и слишком обидчивого молодого человека. Однако, благодаря своему самомнению он скоро столкнулся со старшим учителем, вследствие чего был переведен в другое место,— деревню Мюльхаузен. Связи с женщинами у него начали возникать довольно рано, тем не менее онанизма, несмотря на всю свою борьбу с этим пороком и попытки лечиться, он не мог бросить даже в 26-летнем возрасте. 27 лет, больше чем за 10 дет до преступления, под влиянием винных паров, — а в это время, чтобы заглушить укоры совести, он стал порядочно пить, — он, возвращаясь из трактира домой, несколько раз совершил содомистические акты (т. е. половые сношения с животными). С тех пор главным содержанием его мыслей и чувств стали угрызения совести по поводу этих отвратительных поступков. Как, он, человек художественного вкуса, с высокими нравственными стремлениями, с его честолюбием и презрением ко всему неблагородному, поддался такому дикому, противоестественному животному влечению! Страх, что его преступление будет открыто, снова сделал его чрезвычайно подозрительным, заставив боязливо, недоверчиво присматриваться и прислушиваться к лицам и разговорам окружающих. Уже имея на своей совести этот грех, Вагнер сдал свой второй учительский экзамен, при чем, опасаясь быть арестованным, все время носил в кармане револьвер, — при аресте он собирался застрелиться. Чем дальше, тем его подозрительность росла все сильнее и сильнее. Мысль, что его сношения с животными подглядели, начала неотвязно его преследовать. Ему стало казаться, что уже все известно, и что за ним установлено специальное наблюдение. Если при нем разговаривали или смеялись, то у него сразу возникал опасливый вопрос, не об нем ли разговор и не над ним ли смеются. Проверяя свои ежедневные наблюдения и обдумывая их мельчайшие детали, он все более укреплялся в основательности таких мыслей. И это — несмотря на то, что, по его собственным словам, ему ни разу не удалось услыхать ни одной фразы, которая бы вполне доказывала его подозрения. Только сопоставляя взгляды, мимику и отдельные движения сограждан или толкуя в особом смысле их слова, он приходил к убеждению в несомненности отношения всего этого к себе. Ужаснее всего казалось ему то, что, тогда как он сам мучился жестокими самообвинениями, проклинал и казнил себя, окружающие безжалостно обратили его исключительно в предмет всеобщих насмешек. С этого времени вся картина жизни стала представляться ему в совершенно извращенном виде: поведение мирных обывателей Мюльхаузена, вовсе не подозревавших душевной драмы Вагнера, в его представлении приобретает характер намеренного над ним издевательства. Дальнейшее развитие бреда прерывается переводом Вагнера в другое место. Приняв перевод, как наказание, он все-таки, оставляя место, где совершилось его преступление, первоначально почувствовал облегчение от мысли, что его на новом месте никто не будет знать. Действительно, хотя и там в душе его господствовали глубокий мрак и тоска, однако, в течение 5-ти лет он не замечал никаких насмешек над собой. За это время он женился на девушке, с которой случайно сошелся, женился исключительно потому, что считал невозможным отказаться от брака с забеременевшей от него женщиной. Несмотря на то, что теперь Вагнер жил уже вполне нормальной половой жизнью, подозрительность его все-таки требовала пищи, и постепенно прежние опасения снова пробудились. Сопоставляя невинные замечания друзей и знакомых, он стал приходить к убеждению, что слухи об его пороках достигли и сюда. Конечно, виновниками этого были мюльхаузенцы, которым мало было самим издеваться над несчастным, а понадобилось его сделать предметом посмешищ и в новом месте. Чувство глубокого негодования и гнева стало расти в его душе. Бывали моменты, когда он доходил до крайних степеней гневного возбуждения, и только начавшая с этого времени зреть у него мысль о мести удерживала его от непосредственной расправы. Любимым предметом его мечтаний сделалось теперь детальное обсуждение задуманного дела. План преступления в мельчайших подробностях был им разработан уже за 4 года до приведения его в исполнение. Двух целей хотел одновременно добиться Вагнер. Первой из них было полное уничтожение его рода, — рода дегенератов, отягощенного позором отвратительнейших пороков: «Все, что носит Фамилию Вагнер, рождено для несчастия. Все Вагнеры подлежат уничтожению, всех их надо освободить от тяготеющего над ними рока», так говорил он потом следователю. Отсюда — мысль убить всех своих детей, семью своего брата и самого себя. Второй целью была месть: он собирался сжечь всю деревню Мюльхаузен и перестрелять всех ее жителей мужчин за их жестокое издевательство над ним. Задуманное Вагнером кровавое дело сначала пугало его самого. Чтобы подбодрить себя, он разжигал свою Фантазию и мечтал о величии стоящей перед ним задачи, которая теперь обратилась для него в великую миссию; в «дело всей его жизни». Он вооружился надежным оружием, в лесу научился стрелять, приготовил кинжал для убийства жены и детей, и, однако, всякий раз, как думал приступить к выполнению своего плана, непреодолимый ужас охватывал его и парализовывал его волю. После убийства он рассказал, как часто он ночью стоял у постели детей, стремясь преодолеть внутреннее сопротивление, и как моральная невозможность этого дела всякий раз отпугивала его. Постепенно жизнь сделалась для него совершенно непереносимым мученьем,— страдания Христа кажутся ему совершенно ничтожными по сравнению с его Собственными. Но чем глубже становятся тоска и отчаяние в душе Вагнера, тем больше кажется ему число его врагов и тем величественнее поставленная им себе задача. По его собственным позднейшим объяснениям, как контраст к испытываемым им страданиям, все сильнее укреплялась у него мысль, что он — необыкновенный человек, стоящий гораздо выше своего времени. И сначала в Фантазиях, как бы полуиронически, появляется у него представление о себе, как о великом поэте (он, действительно, писал стихи), психологе, политике (он был социалист) и т. д.; он Ставит себя рядом с Шекспиром, Г¨те и Шиллером, как одного из величайших людей мировой истории. С течением времени эти представления делаются определеннее, кажутся сами собой разумеющимися, хотя, кроме состояний опьянения, никому не высказываются, оставляя следы только в записях дневника или в стихотворениях.

Как в действительности сложились отношения Вагнера с окружающей средой?

Он был сыном женщины, после смерти мужа впавшей в разврат и бедность, и в детстве пережил много тяжелых для его самолюбия моментов из-за пренебрежения, встречавшегося им у состоятельных соседей, а также из-за неодобрительных отзывов последних о поведении его матери. В школьные годы учителя выдвигали его, как способного и добросовестного ученика, а товарищи любили за его честность и прямолинейность. Однако, перейдя в практическую жизнь, Вагнер, повидимому, с самого начала занял такое положение, что многие стали сторониться его, — несомненно в этом направлении должно было действовать его самомнение, да к тому же в мелкомещанской среде немецкой деревни он открыто объявил себя атеистом и крайне-левым социалистом. У него было несколько столкновений по службе, но в общем начальство ценило его, как хорошего учителя. Профессия его, в которой так контрастировали высокое призвание распространителя знаний с недостаточным общественным признанием, конечно, уже сама по себе предрасполагала его к напряженно-тревожному ожиданию со стороны окружающих людей поступков, могущих ранить его повышенное чувство собственного достоинства. Женился он против своего внутреннего желания к жене был холоден, хотя внешне и ласков. Таким образом, в жизни он был одинок и в полном смысле слова непонимаем: за все 12 лет, протекшие с момента его падения до совершения преступления, ни один из знавших его людей ни на минуту не заподозрил его ни в каких половых извращениях, и никто не мог догадаться, какие-страсти бушуют в его душе.

Медицинское исследование не обнаружило у Вагнера никаких следов процесса в смысле, напр., схизофрении: он оказался человеком с довольно высоким и, повидимому, не пострадавшим интеллектом; живая активность, полное отсутствие даже намеков на обманы чувств и нисколько не нарушенная работоспособность дают нам полное право говорить, что в случае Вагнера мы имеем дело с извращенной, но не разрушенной психикой. Он написал трехтомную горячую и убедительную автобиографию, в которой подробно изложил последовательность переживаний, приведших его к преступлению. Впечатление, которое он произвел на суде, лучше всего передает один из судей: «Мы ожидали увидеть тяжелого преступника, а вместо того нашли согбенного скорбью человека… предупредительного, застенчивого, почти детски наивного». Вагнер был освобожден от наказания, но помещен в психиатрическую больницу. За 7 лет его пребывания там он пришел к убеждению, что во многом, однако не во всем, ошибался. Подозрительность его сохранилась, и при ничтожном поводе он начинал думать, что другие больные и служителя высмеивают его. В больнице он вел деятельную, рабочую жизнь и много писал. Оттуда он между прочим прислал своему биографу Гауппу недурное стихотворение, посвященное восхвалению душевно-больного баварского короля Людвига II.

Как видит читатель, развитие бреда Вагнера вполне можно понять из его переживаний. Он строился, хотя и кривым, но логическим путем, под влиянием чрезвычайного внутреннего напряжения, в котором находился Вагнер в течение долгих лет его внутренней: борьбы. Чтобы объяснить полностью это странное развитие личности, надо, однако, помнить, что переживания давали только пищу конституционально обусловленной могучей и крайне односторонне направленной эффективности, в руках которой и логика была лишь вспомогательным орудием. В случае Вагнера прирожденное предрасположение определило в основном не только всю его душевную» борьбу, но в значительной степени и способ, которым он ее разрешил.

В характере Вагнера с детства обращает на себя внимание какое-то внутреннее противоречие. С одной стороны — крайняя совестливость, склонность к самообвинениям и повышенная душевная ранимость, а с другой — эгоизм, самомнение, заносчивость и упрямство В душе его живут могучие страсти, а он слаб и неспособен к самообузданию. Как будто бы в нем одновременно уживаются два человека: совестливый самообвинитель и неукротимый борец, при чем в самом его деянии виден след обоих чувство своей вины — одного, и ненависть к врагам — другого. Все эти противоречивые особенности как бы нарочно соединены так, чтобы обусловливать состояние постоянного душевного конфликта. Наконец, надо подчеркнуть, что Вагнер по самой своей недоверчивости не мог облегчить себя дружеским признанием, и поэтому бред его подвергался обсуждению только в его собственной душе, результатом чего—помимо неисправимости ложных выводов—было еще чувство крайнего напряжения, настоятельно требовавшее выхода.

Круг вопросов, связанных с учением о паранойе, необыкновенно обширен, и его нельзя исчерпать на немногих страницах. Отметим здесь только вот что: к паранояльному развитию склонны люди различного склада, и само оно в разных случаях совершается по разному, почему среди параноиков мы находим чрезвычайно разнообразные типы личностей: изобретателей, пророков, сутяг и проч. Затем, влияние среды и условий жизни больного, отодвигаясь в одних случаях на задний план, в других оказывается не менее значительным, чем конституциональное предрасположение. Классическим примером паранойяльного развития, в котором Фактор среды играл значительную роль, служит бред преследования у Руссо. К сожалению, недостаток места не позволяет нам остановиться здесь на его заболевании. По той же причине мы оставляем без рассмотрения и вопрос ч) том, какие интеллектуальные особенности способствуют паранойяльному бредообразованию.