Чрезмерное фантазирование больных (hyperphantasia) обыкновенно бывает соединено с псевдогаллюцинированием. Тем не менее болезненно усиленное фантазирование и псевдогаллюцинирование совсем не одно и то же. Чрезмерное фантазирование есть внутренний процесс, если не вполне, то все-таки в значительной мере зависящий от воли индивидуума. От процесса простого мышления фантазирование отличается только тем, что здесь сознание оперирует не с абстрактными (общими) представлениями или понятиями и их символами (слова), а с представлениями конкретными, т. е. с воспроизведенными чувственными образами (всего чаще со зрительными). Как процесс простого произвольного воспоминания, так и процесс фантазирования (где составные части сложных воспроизведенных представлений являются в сознании в новых сочетаниях) неизбежно сопровождается у подлежащего лица чувством собственной внутренней деятельности. «Когда я себе что-нибудь представляю, то все мое сознание бывает занято представляемым предметом и при этом я сознаю, что вызвал в себе данный образ моей собственной самоопределяющейся деятельностью. Чем живее я хочу себе что-либо представить, тем сильнее я должен напрягать свое «я» и, соответственно этому, тем интенсивнее во мне сознание, что я это представляю в себе»⁰⁰¹ . Но настоящие псевдогаллюцинации суть явления спонтанные, от произвола восприемлющего лица вовсе не зависящие. Их возникновение не бывает сопряжено у подлежащего субъекта не только с чувством напряжения, но даже и просто с чувством собственной внутренней активности и собственно в силу этого отрицательного признака псевдогаллюцинации и выделяются в сознании на фоне обыкновенных образов воспоминания и фантазии и получают для непосредственного чувства особое значение, как нечто входящее извне, причем обыкновенно считаются больными заявления, искусственно «наведенные» посторонней волей. Между отдельными псевдогаллюцинаторными образами большей частью не бывает той логической связи, какая существует между отдельными представлениями фантазии (внутренняя ассоциация); что касается до представлений воспоминания, то между ними всегда есть связь, если не внутренняя, то внешняя, которая дается, например, пространственным соотношением воспоминаемых предметов или последовательностью во времени воспроизводимых событий. Если я позволяю себе иногда выражения: «больной постоянно псевдогаллюцинирует зрением или слухом», то это не значит, что псевдогаллюцинаторные образы всегда идут непрерывным рядом, вызывая один другой по законам ассоциации; они возникают время от времени (конечно, при значительной наклонности к псевдогаллюцинированию промежутки могут быть весьма коротки) и непосредственной логической связи между собой чаще вовсе не имеют. Ведь и у псевдогаллюцинирующего субъекта становится псевдогаллюцинацией далеко не всякое чувственное представление, а только такие из них, для которых, по случайному совпадению, имеющееся в данный момент в кортикальных чувственных центрах органическое возбуждение представит для такой трансформации особо благоприятные условия. Промежуток от одной псевдогаллюцинации до другой, разумеется, не бывает пустым; он выполнен теми или другими продуктами частью произвольной, частью невольной деятельности мысли, т. е. представлениями как абстрактными, так и образными. Отсюда видно, что два последовательные один за другим псевдогаллюцинаторные образа, не имея между собой непосредственной логической связи, могут связаться при посредстве других, не псевдогаллюцинаторных представлений. Поэтому, если взять содержание сознания некоторых больных (острые идеофреники псевдогаллюцинируют всего больше) за известный промежуток времени, то получится сложное сплетение из представлений правильных и ложных, навязчивых мыслей, образов воспоминания и фантазии, псевдогаллюцинаций, галлюцинаций, если имеются налицо те специальные условия, которые необходимы для возникновения последних, и, наконец, вторично получившихся ложных идей.

Утверждая, что отдельные псевдогаллюцинации часто бывают по содержанию своему совершенно неожиданными, лишенными прямого отношения к представлениям, находившимся в сознании непосредственно перед тем, я констатирую лишь факт, которым нимало не исключается другой факт, что сосредоточение деятельности мысли на представлениях известного содержания предрасполагает и к псевдогаллюцинированию в том же направлении. При хронической идеофрении псевдогаллюцинации почти всегда спонтанны и не могут быть вызваны произвольными усилиями воображения больного; встречаются, однако, отдельные случаи, когда при большой наклонности к псевдогаллюцинированию больной может по произволу придавать своим псевдогаллюцинациям определенное содержание. Настоящие галлюцинации обыкновенно тоже не могут быть вызываемы произвольным напряжением воображения; это, однако, не исключает того факта, что иногда душевнобольной человек может влагать в свои галлюцинации то или другое содержание; впрочем, последнее возможно лишь для галлюцинаций известного рода («производные галлюцинации слуха», по моей терминологии).

Что усиленная деятельность фантазии есть лишь момент, предрасполагающий к псевдогаллюцинированию, а не самое псевдогаллюцинирование, всего виднее при псевдогаллюцинациях психически здоровых людей, а из душевнобольных — у хроников. В самом деле, псевдогаллюцинации здоровых людей (гипнагогические и другие) совершенно независимы от усиления произвольной деятельности фантазии, и для их возникновения, как мы видели, необходима именно полнейшая внутренняя пассивность. При хроническом сумасшествии содержание псевдогаллюцинаций (не только стабильных и интеркуррентных, но даже и множественных) тоже обыкновенно не согласуется с направлением сознательной и произвольной деятельности воображения. Напротив, при непрерывном или сплошном псевдогаллюцинировании острых больных дело представляется несколько иным. В этих случаях возбудимость кортикальных областей чувств повышается в такой степени, что почти всякое представление, всякая мысль, возникая в мозгу больного, принимает конкретную, резко чувственную форму, так что все мышление больного, уже вышедшее из пределов нормальной логики, совершается в пластической, образной форме. Тогда получается ряд, так сказать, псевдогаллюцинаторных фантазий, содержание которых всегда более или менее соответствует направлению мыслей больного в данное время. Понятно, что такие псевдогаллюцинаторные фантазии будут отличаться от псевдогаллюцинаторных продуктов болезненно усиленной деятельности воображения не так резко, как отличаются от обыкновенных представлений воспоминания и фантазии псевдогаллюцинации психически здоровых людей и сумасшедших-хроников. Я убежден, что между псевдогаллюцинациями и настоящими галлюцинациями не существует переходных ступеней. Но между продуктами обыкновенной деятельности фантазии и резко выраженными псевдогаллюцинациями со всеми характерными признаками последних переходы, разумеется, возможны. Так, в случаях острой галлюцинаторной идеофрении мы можем найти целую массу субъективных чувственных восприятий, представляющих собой именно эти переходные ступени. Впрочем, и здесь чистые псевдогаллюцинации всегда более или менее выделяются из общего фона болезненно живых представлений фантазии и субъективных восприятий, переходных от последних к псевдогаллюцинациям. Выделение это обусловливается тем, что к псевдогаллюцинациям сознание всегда относится рецептивно, оно не признает их своей собственностью, ибо возникновение этих субъективных явлений никогда не сопровождается у подлежащего субъекта чувством собственной внутренней деятельности.

В острых формах или периодах сумасшествия больной вполне уходит в мир фантазии (именно в этих случаях псевдогаллюцинации, быстро меняясь одна другой, идут почти сплошь, одним непрерывным течением) и оставляет совсем без внимания свою реальную обстановку. Такой больной иногда бывает ошибочно принимаем за галлюцинанта, вполне отрешенного от внешнего мира. Однако здесь довольно первого более сильного внешнего впечатления, чтобы возвратить больного, по крайней мере на время, к действительности, например, достаточно обратиться к нему с прямым вопросом или просто близко подойти к нему. Здесь больной лишь вниманием отвлечен от внешнего мира, тогда как при непрерывном галлюцинировании, неразлучном с глубоким расстройством сознания, больной всем своим сознанием отрешается от окружающей его действительности.

В минуту засыпания больных, при бодрствовании непрерывно псевдогаллюцинировавших зрением, их зрительные псевдогаллюцинации непосредственно переходят в сновидения, несравненно более живые и более объективные, чем нормальные сновидения; наступает то состояние, которое Байарже прежде называл «сновидения с галлюцинациями». Так как для превращения псевдогаллюцинаций в галлюцинации достаточно прекращения восприятия внешних впечатлений, то возможно, что кортикальная галлюцинация, т. е. сновидение, явится прежде, чем больной всецело погрузится в сон (кортикальные галлюцинации в состоянии, переходном от бодрствования ко сну).

Следующие примеры показывают пластическую чувственность бреда сумасшедших, сотканного из ложных представлений, первичных и вторичных, образов фантазии и псевдогаллюцинаций. В третьем примере видно, кроме того, отношение псевдогаллюцинаторных явлений к другим болезненным явлениям в самом сознании больного.

Отрывок из одной истории болезни у Краффт-Эбинга⁴⁰⁰⁰² , где больной, одновременно со слуховыми галлюцинациями, как по всему видно, галлюцинировал зрением (настоящие зрительные галлюцинации если и бывают у подобного рода больных, то лишь в качестве эпизодических явлений). «Императоры Франции, Австрии и король Пруссии, с которыми больной вел разговоры, находились под домом, где помещался больной, в преддверии ада, недавно открытом со стороны Рима. Преддверие ада состоит из двух отделений; одно из них высотой в человеческий рост, другое столь же высокое, как большой дом; это второе отделение наполняется со стороны Рима морской водой. Там помещены души умерших; души имеют весьма нежную конструкцию; они состоят из корпуса и двух крыльев; падая на пол, они легко разбиваются. Там же находится Аммон, имеющий вид громадного зверя с толстым туловищем и большущими глазами; напереди у него лапы с когтями, назади — ноги с копытами… У преддверия ада два входа: через один из них, находящийся близ М., больной однажды и проник туда… Проштрафившимся душам залепляют крылья расплавленным железом, причем они начинают дрожать от боли. Находясь в В., больной видел много тысяч душ, летающих по преддверию ада; тогда больной стал бегать по улицам и бегал до тех пор, пока в мыслях своих не высвободил всех этих душ. По отяжелеванию своих ног больной узнает, что под ним пролетает чья-нибудь душа…»

Извлечение из сюда же относящегося Бриерра де Буамона⁰⁰³ . «Однажды, рассказывал больной, я, чтобы рассеяться, отправился бродить по городу. Дойдя до церкви св. Павла, я остановился у окон магазинов Каррингтона и Броульса, чтобы посмотреть гравюры. Вскоре возле меня остановился, тоже смотря гравюры, господин небольшого роста, пожилой и с видом довольно важным. Завязав со мной разговор, он стал восторгаться видом, открывавшимся с колокольни церкви св. Павла. Так как я туда никогда не всходил, то он мне предложил пообедать вместе с ним в трактире, а потом подняться на колокольню. Наскоро пообедав, мы пошли на колокольню и взобрались в тот самый шар (яблоко), в котором утверждается венчающий колокольню крест. Несколько минут мы восторгались прелестной панорамой, представившейся нашему взору; затем мой спутник вынул из кармана инструмент, на котором были выгравированы странные фигуры, видом похожий на компас. Поместив инструмент в центре яблока, он предложил мне смотреть туда, сказав, что я могу увидеть любого из своих далеких друзей и узнать, что каждый из них в данную минуту делает. Сперва я содрогнулся, но желание увидеть моего больного отца взяло верх над моим страхом. Не успев выразить своего желания словами, я уже увидал в инструменте, как в зеркале, моего отца, отдыхающего, сидя в своем кресле. Факт видения поразил меня ужасом, и я стал приглашать сойти вниз. Мы сошли и расстались под северным портиком церкви. На прощанье мой странный спутник сказал мне: «помните, что с этой минуты вы в моей власти». С этой минуты «некромантик» всецело завладел мною; при помощи своего зеркала он видит меня во всякое время и постоянно читает мои мысли».

Я приведу теперь часть из испытанного Долининым во время его второго (короткого) психического расстройства, быстро развившегося после 2—3 недель чрезмерного умственного напряжения. В нижеследующем изображено, по возможности в кратких и верных чертах, содержание сознания больного, за первые 5 дней псевдогаллюцинаторно-галлюцинаторного периода болезни.

…Больной вдруг стал бредить тем, что он производит государственный переворот в Китае, имеющий целью дать этому государству европейскую конституцию. Долинин был, конечно, не один; существовала целая партия, в число членов которой входило много просвещенных мандаринов из государственных людей Китая и высших начальников флота и армии. Больной чувствовал себя тем более способным на роль главного руководителя переворота, что он находился в духовном общении с народом и мог непосредственно знать нужды и потребности разных классов общества. В народе, двигавшемся по улице перед окнами квартиры его, Долинин видел представителей разных общественных фракций; эти депутаты поочередно вступали своими умами в общение с умом Долинина и таким путем выражали свои политические требования; это духовное общение было не чем иным, как слуховым псевдогаллюцинированием, на фоне которого резко выделялись настоящие галлюцинации и иллюзии слуха, являвшиеся первоначально в одиночку; от времени до времени Долинин слышал (галлюцинаторно) от людей, проходивших по улице, относившиеся к нему слова и фразы. С другой стороны, Долинин являлся духовным средоточием партии заговорщиков и его мозг служил для нее как бы центральной телеграфной станцией: больной псевдогаллюцинаторно получал частые извещения о ходе дела от своих сообщников в Пекине, так и в других главных городах Китая, и, соображаясь с этим, делал дальнейшие распоряжения, мысленно (без слов) телеграфируя лицам, им же распределенным на различные роли. Все это заключалось в том, чтобы действовать решительно и провозгласить конституцию, прежде чем противники ее успеют опомниться. Все шло бы хорошо, но дело осложнилось тем, что мысли больного сделались открытыми и для противной партии. Квартиры, смежные с квартирой Долинина, оказались занятыми шпионами, которые стали узнавать мысли Долинина, вбирая их из его головы в свои головы. Больной не только чувствовал близость шпионов (так как и от них некоторые мысли переходили в его голову), но и стал слышать их голоса (отдельные фразы, которыми они иногда перекидывались между собой посреди эксплоративных занятий, реплики, делавшиеся ими иногда вслух, на открывавшиеся им мысли больного; понятно, что это были уже галлюцинации слуха). Надо было стараться перехитрить врагов. И вот больной вообразил некую машину, вроде как бы сложного токоизбирателя, дававшую возможность оперировать с совокупностью множества систем гальванических батарей, путем различнейших, более или менее сложных комбинаций действия этих систем. С внешней стороны этот аппарат (больной мысленно окрестил его «психораспределителем») являлся внутреннему зрению Долинина закрытым столом, наверху с большой квадратной доской из черного дерева, на которой устроены замыкатели, избиратели, коммутаторы для громадной массы гальванических цепей. В одних местах при втыкании металлических шпеньков в отверстия ток замыкался, при вынимании же — размыкался; в других местах вынимание шпеньков открывало для тока более длинный окольный путь, который снова можно было удлинить или разветвить, вынимая и вставляя соответствующие шпеньки. Параллельно ходу своей мысли (вернее, фантазии, так как в это время больной уже не мог мыслить иначе как в живо чувственной образной форме), почти совершенно вышедший из-под контроля воли, Долинин в своем зрительном представлении оперировал обеими руками на «распределителе» и полагал при этом, что ингениозным выбором комбинаций затыкаемых и оттыкаемых отверстий достигалось то, что мысли, назначенной к «своим», преграждался обратный путь, так что в нее уже не могли проникнуть шпионы; подобными же приемами предотвращалась передача в мозги шпионов телеграмм, получавшихся со всех сторон от исполнителей замысла. При такой мудреной работе, где результат всецело зависел от вдохновения, дело не обошлось без некоторых промахов. Через своих шпионов противники узнали кое-что из планов и распоряжений Долинина, соответственно этому приняли свои меры. Надо заметить, что в это время, кроме дара, так сказать, всезнания и всеслышания (через таинственное общение с умами множества людей), у Долинина был и дар всевидения. Ходя по своим комнатам из угла в угол и почти не видя предметов, находившихся у него под носом (потому что внимание было всецело занято вещами отдаленными и грандиозными), больной внутренне видел все, что в те дни будто бы творилось в столице Китая, как на улицах, так в богдыханском дворце и в верховном совете мандаринов (чрезвычайное усиление деятельности зрительной фантазии, причем часто возникавшие зрительные псевдогаллюцинации служили как бы отдельными иллюстрациями; характеризуясь всеми теми чертами, которые раньше мною были выставлены в качестве существенных признаков псевдогаллюцинаций, главным же образом своей навязчивостью, эти иллюстрации в сознании больного отделялись от простых продуктов деятельности представления и потому получали особое значение: больной видел в них таинственное отражение отдаленных действительных событий). Больной внутренне видит, что, согласно с его планом, верховный совет мандаринов в своем полном составе торжественно заседает, формулируя основные законы конституции. Здание совета окружено строем пехотинцев; на площади расположена артиллерийская бригада; по окраине площади и в смежных улицах несметные массы ждущих китайцев… Тем не менее в некоторых улицах смятение: противники реформы успели увлечь за собой несколько полков крамольников. И вот перед умственным оком больного развертывается новая псевдогаллюцинаторная картина, — картина уличной схватки вооруженных отрядов. Долинин отчетливо видит (псевдогаллюцинаторно) солдат и командиров, слышит (частью внутренне, частью галлюцинаторно) звон оружия, команду, ружейные залпы, победные крики… С крепости, которая теперь уже в руках конституционалистов, раздаются пушечные выстрелы… Затем, мало-помалу, все успокаивается; очевидно, гидра открытого сопротивления задавлена: врагам остаются лишь тайные действия, ибо самых главных из них еще не удалось переловить… На улице тишина: лишь слышно со стороны народа (действительно проходящего по улице) ликование и похвалы на мудрые распоряжения Долинина, вследствие которых все обошлось без большой кутерьмы. После стольких тревожных минут Долинин испытывает теперь глубочайшее удовлетворение: он — герой дня. Его квартира окружается, частью для почета, частью для предупреждения враждебных покушений, отрядом национальной гвардии; правда, взглянув в окно, Долинин не видит солдат, так как они расположены на почтительном отдалении, зато он знает об их близости непосредственно, ибо может, когда захочет, иметь с этими людьми умственное общение. К вечеру на улице недалеко от дома располагается прекрасный военный оркестр, который значительную часть ночи услаждает слух Долинина игрой торжественных маршей и других пьес. Тут больной уже не выглядывает в окно: ему довольно, что он чувствует присутствие музыкантов, видит оркестр своими духовными очами и своим внутренним ухом слышит исполняемые им пьесы (псевдогаллюцинации)… На другой день больной с утра собирается на заседание нового законодательного корпуса… В то же утро в квартиру больного являются двое его товарищей по службе и, после короткого разговора, приглашают его прокатиться вместе с ними в карете. Долинин принимает товарищей за присланных за ним членов законодательного собрания; хотя прямого объяснения на этот счет не было, но по взволнованным лицам друзей, по их многозначительному виду и почтительному обращению, равно как и по прорвавшимся в течение разговора намекам их и даже по некоторым прямого смысла фразам (галлюцинации слуха) Долинин узнает цель визита гостей; да к чему излишние слова между единомышленниками, имеющими возможность сообщиться между собой духовно, без посредства языка… Едут; больной озабочен мыслями, что делается теперь во дворце; тем не менее он замечает, что на главных улицах города стоит торжественное затишье… От проходящих по улицам отдельных личностей Долинин временами слышит обращенные к нему лаконические фразы восхваления, одобрения, сдержанные выражения восторга, иногда остережения (слух, галлюц.)… Погрузившись в свои соображения, Долинин рассеянно смотрит по сторонам и не видит, куда его везут… Вдруг отдельные выражения враждебного к нему отношения уличной толпы поражают его слух. Долинин осматривается и видит, что приехали на край города⁰⁰⁴ ; на улице, как кажется больному, все чаще и чаще попадаются полицейские, растерзанные и пьяные отдельные солдаты, оборванные представители черни; из уст этих людей Долинин слышит уже прямые ругательства и угрозы… Тогда прибегнув к помощи интуиции, больной узнает, что шпион, переодетый кучером, нарочно завез их в часть города, враждебно настроенную мятежной партией; противники снова сплотились и делают отчаянные усилия, чтобы захватить в свои руки кормило правления, приняты уже меры, чтобы поймать Долинина и его друзей в ловушку… Замешательство и страх, написанные на лицах спутников, теперь более чем понятны. Но тем же путем интуиции больной узнает, что им в прикрытие послан отряд пешей гвардии, под командой двоих офицеров, его старых приятелей. Отряд еще далеко назади, но Долинин уже слышит (внутренне, т. е. псевдогаллюцинаторно) мерный шум шагов по мостовой и барабанный бой… Усталые извозчичьи лошади ежеминутно готовы остановиться и тогда придется застрять среди уличной толпы, становящейся все более и более враждебной… Но мужество прежде всего; пока не погас на папироске захваченный из дома огонь, неприятель не посмеет к ним подступиться, ибо он, Долинин, имеет ныне в своих руках верховную исполнительную власть в государстве (еще на дому старший из товарищей, приехавший с курящейся папиросой, предложил больному папиросу из своей папиросницы; папироса была принята больным как «символический скипетр власти»; зажегши ее еще у себя на квартире о папиросу товарища, больной всю дорогу не переставал курить, зажигая новую папиросу о докуренную и придавая большую важность тому, чтобы «не потерять огня»)… К тому же звуки марша (псевдогаллюцинации слуха) слышатся все ближе и ближе; через несколько минут карета будет нагнана эскортом. И вот, в приливе восторга, Долинин начинает в такт внутренне слышимым им шагам солдат напевать собственного сочинения марш, действуя при этом шагообразно своими ногами, так как теперь это движение ногами таинственно связано с движением кареты; если его прекратить, то и карета остановится… Но, вот, вот! передние ряды отряда уже окружили экипаж; против левого окна кареты марширует вечно серьезный капитан В., салютуя сидящим в карете обнаженной саблей; по другую сторону экипажа штабс-капитан П. широко шагает своими коротенькими ножками и восторженно что-то кричит (что именно, — в общем движении нельзя разобрать)… Эти зрительные явления — еще не галлюцинации, это лишь «видение духом»; у самого Долинина имеется в эту минуту сознание, что это еще не действительность, но только таинственное духовное предвкушение действительности; несомненная близость последней доводит восторг больного до высшей точки. Вдруг экипаж останавливается и спутники многозначительно приглашают Долинина выйти из кареты. Осмотревшись, больной видит, что подъехали к какому-то деревянному домику дачной постройки. Конечно, тут весьма удобно подождать приближающийся отряд (за поворотом дороги его еще не видно, но Долинин различными способами чувствует его близость). Долинин мысленно решает, что тут он даст людям роздых: отсюда они трое, облачившись в официальные костюмы и опоясавшись шарфами, пойдут пешком к зданию законодательного собрания, где их давно уже ждут… Но почувствовав вдруг огромную физическую усталость (немалую часть неблизкой дороги он восторженно пел и энергически работал ногами), Долинин при входе в дом передает старшему из товарищей свою символическую, все еще дымящуюся папиросу, выразив ему короткую просьбу «снять на время команду» с него. В первой комнате он садится к роялю и погружается в задумчивость. Очнувшись, он замечает, что в комнате никого, кроме него, нет. Но в смежных комнатах он находит незнакомых, странного вида людей, по-видимому, не обращающих на него внимания. По отдельным их фразам [одни из этих фраз он слышал лишь внутренне (псевдогаллюцинации), другие же обыкновенным путем, т. е. наружным ухом (производные галлюцинации слуха)] Долинин понял, что он окружен членами корпуса тайных палачей, которые, чередуясь между собой, стараются не прерывать с ним внутреннего общения и таким образом ловят все его мысли. Спутники его исчезли, выходная дверь на замке и, кроме того, охраняется сторожем, окна с решетками… Все погибло, Долинин попал в ловушку. Мы можем оставить больного на этих минутах буйного гнева и отчаяния, неожиданно наступивших после прежнего восторженно-воинственного настроения.

В этом извлечении из записанных для меня выздоровевшим больным воспоминаний я старался воспроизвести возможно ближе к действительности последовательность чувств, идей, фантазий и субъективных чувственных восприятий за несколько дней болезни подряд. Читатель видит, что за эти дни у больного было много безумного бреда с насильственными представлениями и производными ложными идеями; много простых образных представлений в качестве продуктов деятельности чрезмерно возбужденной фантазии; достаточно слуховых галлюцинаций и еще большее количество псевдогаллюцинаций, слуховых и зрительных. Что касается до галлюцинаций зрения, то их в это время совсем не было (позже на непродолжительный срок появились и они).