Как предварительную ступень гипнотического мышления можно понимать то душевное состояние, которое наступает во время бодрствования в так называемой стадии свободного ассоциирования. Личность, с которой производится опыт, мы приводим в наиболее пассивное душевное состояние, помещая ее в спокойной комнате удобно на кушетке, при расслабленной мускулатуре и закрытых глазах, и требуем от нее одновременно, чтобы она сейчас же, без определенной цели и без активного внимания, просто предалась пассивному созерцанию образов, которые «в ней возникают». Этот психологический прием широко применяется для врачебных целей. Такой же тип мышления мы можем наблюдать у себя, когда мы отдыхаем во время усталости, в особенности в полудремотном состоянии, перед засыпанием и по пробуждении, также, в более легкой степени, в непринужденном коллективном разговоре, вообще во всяком освобожденном от напряжения душевном состоянии.

Если мы во время очерченной душевной установки заставим пациента непрерывно рассказывать о своих образах и внезапных мыслях, то можем получить, к примеру, такой протокол:

В моих сновидениях я большей частью летал — соревновательное летание — как некоторый род плавания — руками в воздухе — я должен был руками давить вниз. Теперь мне приходит беспокоящая мысль: что я должен сопротивляться лечению, что мне ничего не придет в голову подобного тому, что было у профессора N. Сегодня у меня были некоторые затруднения в мелочах — в библиотеке я не мог поставить в сторону тома. Затем зал — общее впечатление от здания, что улицы — приятно летние, что я совершил прогулку в Л., что луга выглядят так радостно — освежающий воздух, почти как на Альпах. Также из одного письма: что мой самый старший сын очень проблематично ведет себя — он тайно съел два яйца.

Если мы сравним этот способ мышления с законченным проведением мыслей в какой-нибудь лекции или какой-нибудь научной статье, то заметим, прежде всего, отсутствие руководящего представления, «детерминирующей тенденции», которые как тема или название царили бы над целым и к которым все отдельные части имели бы отношение. Допустим, что кто-то читает лекцию о «болезнях человека», тогда схематично порядок течения его представлений примерно развивался бы следующим образом: говоря о болезнях, он последовательно рассказал бы о медицинских, хирургических, гинекологических, глазных болезнях и т. д. В то время как он прежде всего говорил бы о медицинских страданиях, перед слушателем последовательно прошли бы инфекционные болезни, сердечные, желудочные, из инфекционных болезней в свою очередь — скарлатина, корь, оспа и т. д. Ход его мыслей соответствовал бы следующей схеме:

Если мы тому же самому человеку предоставим возможность свободно следовать тем ассоциациям, какие ему взбредут в голову, избрав исходной точкой те же «болезни человека», то, возможно, у него получился бы следующий ряд:

«Болезни человека — животные — телятина — груша — дом в саду — жилище — кирпич (Ziegel) — зеркало (Spiegel)».

Здесь ход мыслей соответствовал бы следующей схеме:

а — b — с — d — е — f.

Если мы сравним первую схему со второй, то заметим, что разница состоит в том, что в первом типе представление а («Болезни человека») продолжает и в дальнейшем оказывать действие на течение последующих представлений. Без сомнения, оно не остается в центре духовного поля зрения, в котором оно находилось, может быть, только одно мгновение вначале. Но представление а, лучше сказать, его сферические элементы удерживаются продолжительно на темном заднем фоне сознания как «детерминирующая тенденция». Оттуда они действуют констеллирующим образом на последующие представления, т. е. сферический круг разнородных психических элементов, связанных с руководящим представлением а, длительно наполняет периферию духовного поля зрения, и он уже в зародыше убивает возможность появления неподходящих образов, облегчая в то же время продвижение подходящих образов в центр сознания. «Подходящими» при подобных строго упорядоченных ходах мысли являются только такие образы, которые составляют частичные представления руководящего представления, уже содержащиеся в нем in nuce. Большое частичное представление также действует констеллирующим образом на появление в сознании подходящих к нему образов, оно становится по отношению к последним руководящим представлением, так что в конце концов какое-нибудь предложение оказывается находящимся в зависимости от руководящего представления параграфа, этот последний — от руководящего представления главы, а это в свою очередь — от общего названия всего сочинения. Можно было бы также сказать: в строго упорядоченном ходе мыслей развивается только сфера руководящего представления, т. е. из большой связки образов, которую примерно охватывает выражение «болезни человека», шаг за шагом сферические клубки превращаются в упорядоченные группы и проводятся через центр сознания. Слова, представляющие подобные большие цельные массы образов, мы обозначаем как абстракции; мышление, которое разлагает (анализ) абстрактные понятия на их конкретные частичные образы или конкретные частичные образы соединяет (синтез) в абстрактные связи (Konvoluten), мы называем логическим или апперцептивным мышлением. Апперцептивное мышление, в противоположность всем другим, более низким типам мышления, субъективно выступает с осознанием активности. Образы, относящиеся к сфере руководящего представления, предпочитаются другим. Я при этом сознаю, что не являюсь, как в сновидении или при свободном ассоциировании, пассивным зрителем тех образов, которые рождаются у меня, но что я — действующая личность, которая предпочитает определенные представления заднего фона сознания или внешних чувственных впечатлений, а другие — отвергает. Это предпочтение определенных душевных содержаний, сопровождаемое осознанием активности, мы называем вниманием. Функция внимания в области процессов возникновения образов точно соответствует более высоким процессам волевой деятельности, сообразно определенным целям, в области выражения и во внутреннем переживании, как оно нам непосредственно дано, оказывается с этими последними в самом тесном родстве.

Следовательно, апперцептивное мышление, субъективно определенное, — это активное мышление, сопровождаемое вниманием, объективно определенное — это мышление с руководящим представлением.

Следует уяснить, что апперцептивное мышление в самом строгом смысле, с его резким разграничением понятий и точным логическим соподчинением, мыслимо только на основе развития языка. Абстрактное слово есть его носитель, а предложение — его представитель. Если мы попытаемся, исходя из конкретного единичного. образа, создавать все более высокие руководящие представления, то можем это проверить на собственном внутреннем эксперименте. Я представляю себе какое-либо определенное единичное животное, например мою собаку, в воспоминании. Оно всплывет как пластический оптический образ, отчетливо видимый в моем внутреннем поле зрения. Это представление я могу реализовать в себе в каждое мгновение, не нуждаясь для этого в словесном обозначении. То же самое имеет место и в отношении его первого руководящего представления — такса. Ближайшее более широкое руководящее представление — собака — очень характерно для перехода от конкретного к абстрактному мышлению: здесь уже гораздо труднее заставить всплыть в своем сознании прямой наглядный образ, скажем — реальный образ. Это может произойти в форме вытеснения, причем с конкретной отчетливостью в сознании фигурирует определенный единичный экземпляр, например моя такса, в качестве представителя вида «собака». Если же мы постараемся избежать этого, то тогда при представлении «собака» мы переживем нечто очень бледное, едва даже уловимое в нашем внутреннем поле зрения, нечто, что имеет большое сходство с образами сновидений и должно быть обозначено как сгущение. Тогда перед нами без всякого порядка проносятся элементы образов частей разных пород собак, например формы ног и головы, и все это в неясном сцеплении, как и при сновидении, меняя каждое мгновение освещение, так что выступают несколько отчетливее элементы формы и цвета то одной породы собак, то другой, причем последние так же быстро сглаживаются, как и первые. Но самым осязательным во всем процессе представления здесь уже не является больше оптический реальный образ, но его символ-слово, которое я или произношу, или даю всплыть во мне как внутреннему звуковому образу. Еще разительнее это перемещение центра тяжести в пользу слова становится при следующем руководящем представлении «животное», где едва может возникнуть лишь бледное сгущение. Если мы скажем живое существо или, как самое широкое руководящее представление, существо, то при этом получим отчетливое осознание, что внутреннее поле зрения остается как будто пустым. Этот эксперимент свидетельствует, что самые широкие руководящие представления являются и самыми бледными абстракциями. Абстрактное представление, как прекрасно это выражают слова «абстракция», «абстрагировано», отвлечено от реального образа. Его «тело» составляет только слово, без твердой опоры звукового образа слова абстракция не была бы вообще чем-либо психически реализуемым и, как ничто, расплылась бы в воздухе. Заметим также: агглютинация образов представляет собой последовательную переходную ступень к абстракции, точно так же, как и само развитие языка отчасти может быть понято как результат агглютинации звуковых знаков между собой и этих комплексов звуков с реальными образами из зрительной, осязательной и звуковой сфер. Мы видим, как благодаря этому все более сложному сочетанию образов возникло, как новый верхний слой, абстрактное мышление, опирающееся почти только на слово.

Ясно, что агглютинация образов составляет только одну сторону в абстрактном мышлении, только переходную ступень в процессе его развития, которая феноменологически в бодрствующем (логическом) мышлении уже совсем не ощутима, между тем как в сновидении освобожденное от напряжения мышление немедленно заставляет выплывать из абстракций те чувственные образы, которые в них заключались. Мы получаем абстракции как готовые продукты длительного развития языка у наших предков, мы не создаем их заново для себя, но мы оперируем ими по закону сокращенных формул, не нуждаясь в том, чтобы их чувственные образные элементы, при быстром и строгом логическом мышлении, проявлялись в нас. Поэтому добрая часть нашего бодрствующего мышления, рассматриваемая феноменологически, в действительности не наглядна.

Но с эволюционной точки зрения абстрактное мышление не может быть целиком выведено из наглядных образов внешнего мира. Мы уже говорили о собственных тенденциях нашего душевного организма, которые не могут быть сведены к чувственным впечатлениям внешнего мира. Мы признали это уже на нижних ступенях развития в отношении ритмических и особенно геометрически стилизующих тенденций. Надо думать, что в нас уже первоначально заложены и собственные душевные тенденции не наглядного рода к более высоким логическим операциям; определенные общие направления работы аппарата. Разумеется, в мышлении первобытного человека еще нет никаких логических категорий, как их понимали Аристотель и Кант. Но тенденции, из которых позднее в твердых линиях выкристаллизуются логические категории философов, уже должны быть заложены. Отчасти мы это рассматривали, когда говорили о мышлении во сне. Как категории» прежде всего обозначаются отношения, которые душевный аппарат создает между образами. Следовательно, сюда входят определенный пространственный и временной порядок вещей, соединение различных частичных точек зрения в цельный, всегда понимающийся только в одном смысле предмет, приведение самого себя в отношение к этому предмету, что обозначают как интенциональный акт (Брентано, Гуссерль), резкое разделение между «я» и внешним миром, субъектом и объектом, дающее возможность внутренние душевные образы переживать как собственные продукты «я», другие также же непосредственно как «не-я», как предметы реального внешнего мира. Над этими формами предметного порядка строятся более высокие формы логического порядка: сравнение двух образов, их взаимного соподчинения, причинное мышление, согласно принципу причины и следствия, и телеологическое мышление — с точки зрения цели. Это только некоторые из важнейших категорий, согласно которым бодрствующим мышлением направляется хаос сферических образных элементов.

Интересно видеть, как в шизофреническом мышлении (и аналогично в духовном направлении здоровых шизотимиков) оба вида упорядочивающих принципов — сферически-агглютинирующий и логически-категориальный — часто распадаются и затем оба выступают отдельно в чистом виде. Таким образом, у шизотимика получаются, с одной стороны, символические, насквозь мистически-иррациональные, с другой — совершенно сухие, точные, строго логически-систематические формы мировоззрения, которые в шизотимических умственных построениях (у душевнобольного кататоника, равно как и у великого шизотимического философа) образуют часто замечательные комбинации. Противоположным является умственный тип циклотимиков, наглядно-предметный, начиная от реалистически юмористической группы здоровых вплоть до гипоманического мышления, промежуточный тип, равно свободный и от символических остаточных элементов (Abbauelementen), и от слишком строгого логического расчленения. В циклотимическом мышлении образы четко упорядочены в предметном отношении, но слабо в логическом. Связь образов совершается преимущественно наглядно-чувственным способом, в форме рассказа, протекающего во времени, в форме пространственно связанного описания, вплоть до скачков мыслей при мании, но и тогда также сообразно чувственному характеру звука.

Если мы сравним с апперцептивным мышлением ход мыслей в нашей второй схеме, то, как отмечали ранее, мы увидим, что здесь руководящее представление отпадает, т. е. представление а («болезни человека») не действует констеллирующе на последующий ряд мыслей таким образом, чтобы до сознания доходили только его частичные представления. Но начиная уже с третьего члена ряд отклоняется во все новые и новые области, не имеющие уже более прямого отношения к исходному представлению. Однако этот ряд не лишен связи. Недостает только надписи, связующего звена, общей идеи, которая соединяла бы весь ряд в цельное образование. Каждое представление каким-либо образом связано с предыдущим и последующим, но не со всем комплексом как целым. В этой цепи нет главных и второстепенных членов: каждое представление имеет такое же значение, как и другие, и связывается с последующим без всякого отношения к предыдущему.

Этот тип мышления мы обозначим как свободное ассоциирование или как мышление, имеющее внезапный характер. Выражение «ассоциация» означает не что иное, как связывание душевных содержаний. Связывание отдельных членов между собой совершается или по смежности, по нахождению их друг около друга в пространстве и во времени (например, груша — дом в саду или жилище — кирпич), или по сходству звуков слова, образа или содержания (например: Ziegel (кирпич) — Spiegel (зеркало) или люди — животные). Эти принципы связывания обозначают также как законы ассоциации. Любое из внешних впечатлений тоже может стать исходной точкой для свободноассоциативного мышления на основании тех же самых принципов, причем каждое из этих впечатлений является столь же лишенным значения, как и внутренне выплывающие образы. Апперцептивное мышление устраняет из ясного сознания как представления так и восприятия, поскольку они не имеют отношения к руководящему представлению. Погрузившийся в глубокое размышление человек «не замечает больше, что совершается вокруг него». Коль скоро в свободноассоциативном мышлении эта цензура отпадает, возникает повышенная отклоняемость мышления благодаря внешним чувственным впечатлениям.

Дело обстоит таким образом, что наше мышление не может быть только апперцептивным или только свободноассоциированным. Скорее, это те самые крайние полюсы, между которыми движется наше дневное мышление. К чисто апперцептивному типу мы приближаемся только при самой сосредоточенной интеллектуальной деятельности, например при чтении лекций или написании научных статей, к свободноассоциативному типу — только в описанных выше состояниях полного освобождения душевной жизни от напряжения. Но наше обычное течение мыслей, при исполнении своих ежедневных служебных обязанностей и в частном разговоре, совершается таким образом, что некоторое время оно остается связанным руководящими представлениями, чтобы затем; оторвавшись от того или другого руководящего представления, непринужденно отдаться свободным ассоциациям по смежности или сходству или тотчас же снова очутиться под властью нового руководящего представления, причем в зависимости от духовной предрасположенности и мгновенной сосредоточенности может приближаться больше то к апперцептивному, то к свободноассоциативному типу.

Мы должны четко представлять, что более высокий апперцептивный тип мышления никогда не совершается сам по себе, а представляет собой только верхнюю надстройку над постоянно продолжающим работать механизмом свободных ассоциаций мысли. Непрерывно по всем направлениям там внизу совершаются свободноассоциативные соединения, но руководящее представление, как магнит, висит над ними и притягивает родственные ему элементы наверх, в свет сознания, между тем как другие элементы, едва успев возникнуть, уже снова теряются в темной сфере.

Выше мы показали, что апперцептивное мышление по мере расширения его руководящих представлений должно становиться абстрактнее по своему логическому сооружению, потому что большие группы образов, участвующие в одном акте, по необходимости становятся все менее образно-реальными. И наоборот, чем чище свободноассоциативное мышление, тем больше оно стремится обратно к конкретной образности. Чем полнее мы освобождаем себя от всякого напряжения, тем более свободное ассоциирование в пассивном положении покоя приближается к типу сновидения и гипноза. Связывание мыслей в ряд предложений начинает разрушаться, их словесное формулирование уступает место реальным образам, непосредственному созерцанию внутренне всплывающих в сознании живых фигур и сцен. Одновременно с осознанием совершенной пассивности внутреннего переживания возникает затруднение с помещением его в те или другие условия времени. Воспоминания и желания, касающиеся будущего, переживаются как имеющие характер действительного настоящего. Примерно здесь находится самая крайняя граница бодрствующего мышления. При дальнейшем ослаблении душевного напряжения сознание становится все более неясным и сумеречным; теперь уже вместе с предметностью во времени начинает разрушаться и пространственная предметность внутренних образов, между сценически упорядоченными группами все чаще вторгаются фантастические элементы, т. е. асинтаксические кататимические агглютинации образов. Этим достигается состояние глубокого сновидения, которое, как мы видели, имеет почти исключительно чувственно-образный характер, причем от абстрактного мышления сохраняются только единичные отрывки, которые без всякого порядка возникают в чувственно-конкретном материале.

Мы можем, следовательно, считать, что состояние более глубокого сна и гипноза начинается примерно там, где появляются асинтаксические агглютинации. Выше этой границы находится тип, который мы уже обозначили как мышление группами образов (Bildstreifendenken), как пассивное развертывание сменяющихся групп образов, из которых каждая отличается упорядоченным сценическим характером и, следовательно, представляет действительно пережитые или реально возможные сочетания образов. Этот тип течения мыслей в поверхностном сновидении и при поверхностном гипнозе психологически сходен с мышлением группами образов, как оно проявляется при сильно ослабленном бодрствующем состоянии в свободном ассоциировании. Оба состояния следует понимать как тождественные и незаметно переходящие друг в друга.

Но следует знать, что существуют некоторые нервно-психопатические люди, которые чаще всего близки к шизофреникам. У них уже в состоянии легкого ослабления без симптомов глубокого сна мысли фантастически диссоциируются и распадаются не только на упорядоченные ряды картин, но отчасти и на кататимические агглютинации. Подобных людей называют грезящими наяву. Если это одаренные люди, то подобные сны наяву могут выкристаллизоваться в высокохудожественные произведения-фантазии, подобные тем, что мы находим, например, у Э. А. По, Э. Т. А. Гофмана или Мёрике. Сны наяву у обыкновенных людей также дают врачу ценный материал для анализа их более глубоких психологических механизмов, а также соответствующих продуктов сна.

Приведем еще один небольшой пример упорядоченного мышления группами образов, причем, естественно, словесное выражение — это только перевод внутренних реальных образов для протоколирующего врача. Пациент, лежа спокойно, дает возможность всплывать в сознании своим внезапным мыслям и тотчас же сообщает о них врачу.

1. Мои родители, мои сестры и я ехали на дрожках через Шарлоттенбург. Это было на Пасху, мы с сестрой получили ловушку для кроликов порядочной величины. Мы оба радовались не столько подарку, сколько тому, что проходящие

мимо люди думают, будто у нас в руках живые кролики (чего они, естественно, не думали).

2. Равным образом в Берлине у одного дяди, который меня заставляет бросать в его куртку десятипфенниговые монеты, а за это он приказывает, чтобы шоколад выпал из его рукава.

3. В то время, как у меня был дифтерит. Это было на Рождество. Моя мать вынимает меня из постели и заставляет один раз ночью привести в качательное движение висячие качели.

На постели у меня маленькая торговая лавка, из которой я продаю серой сестре сделанный из камня хлеб.

4. Нахожусь на уроке у умершего учителя Ш., который хочет рассказать мне предание о кресте и крыше одного монастыря, но его прерывает звон.

5. В Берлине. Отец идет со мной, без ведома матери, к Наву, где мне обстригут мои локоны, из-за чего позднее моя мать очень сердится, и т. д.

Данный отрывок от приведенного в начале этого отдела протокола отличается только по степени ассоциирования. В том, первом, протоколе еще пробиваются более абстрактные умственные элементы и как бы зачатки руководящих представлений, хотя течение мыслей в целом и начинает уже становиться в значительной степени конкретно-образным и свободноассоциативным. В. нашем втором протоколе еще только нанизываются образ за образом, проходит ряд пластически-наглядных воспоминаний детства, ассоциативно очень слабо связанных между собой. Сами образы не диссоциированы фантастически, но каждый из них дает упорядоченную маленькую сцену реального порядка. Рассказ, за исключением немногих мест, имеет характер настоящего времени.

К нашей группе принадлежит, наконец, ход мыслей во время скачков мыслей при мании. Больной манией на вопрос: «Как поживаете?— Wie gehts?» — отвечает, например, следующим образом:

«Дела идут так, как они стоят (Es gent, wies steht). В каком полку вы состояли? Господин полковник дома. В моем доме (Hause), в моей келье (Klause)! Вы видели д-ра Клауса? Знаете ли вы Коха, знаете ли вы Вирхова? У вас чума или холера? Ах, прекрасная часовая цепочка (Uhrkette), как поздно (spat?..)»

Почти нигде мы не можем найти таких классически чистых примеров свободного ассоциирования, как у больного манией при скачках мыслей. Нет даже следа какого-нибудь руководящего представления, напротив, каждая мысль связывается с последующей по принципу простых законов ассоциации. В нашем примере имеется также и прекрасный образчик отклоняемости внимания внешними впечатлениями (часовая цепочка).

Маниакальные скачки мыслей отличаются от ослабленного мышления здорового человека, при полном согласии в других отношениях, главным образом двумя моментами: прежде всего у маниакального субъекта за одно и то же время через светлый центральный пункт сознания проходит больше образов, чем это имеет место в состоянии полусна, при котором всегда отдельные светлые образы сменяются многими едва сферически намеченными; в результате у маниакального субъекта возникает чувство напора мыслей. В связи с этим и двигательным возбуждением в области речи в мышлении маниакального больного возникает гораздо меньше законченных наглядных внутренних сцен. Хотя и его мышление чувственно-конкретно и бедно абстракциями, но при своей быстроте оно пользуется обычно ближайшим самым банальным и самым заученным чувственным материалом, звуковым образом слова. Потому-то мы и находим в маниакальном мышлении такое сильное преобладание чистых звуковых ассоциаций (Hause — Klause — Klaus). Но ясно, что при этом слова имеют совершенно другое значение, чем для апперцептивного мышления. Они появляются здесь при звуковой ассоциации не как абстрактные символы для чего-либо содержательного, но чисто как непосредственные акустически реальные образы.