Клинические данные о психическом заболевании В. X. Кандинского. История болезни В. X. Кандинского по архивным данным. Самоописание и анализ В. X. Кандинским своей болезни. Наследственная отягощенность в роду Кандинских. Архивные истории болезни. Анализ психического заболевания В. X. Кандинского (вопросы психопатологии, клиники, течения, диагноза).

Прежде чем приступить к анализу имеющихся в нашем распоряжении материалов о перенесенной В. X. Кандинским душевной болезни, необходимо выяснить, в какой мере целесообразно и правомерно использование их в научном аспекте. В психиатрической литературе существует на этот счет отрицательное мнение. Так, С. В. Курашов считал, что анализ истории болезни Кандинского «ничего не прибавил бы к объективной ценности его научных исследований». Мы не можем согласиться с этим утверждением. Все относящееся к жизни известного ученого или видного деятеля культуры должно быть учтено и проанализировано при составлении его научной биографии. Считать же, что перенесенное психическое заболевание бросает какую-то тень на того, кто им страдал,— мы считаем предрассудком. Так думал и сам Кандинский, который еще в 1880 г. в своей первой работе о галлюцинациях дал подробное описание этого психопатологического феномена на основе самонаблюдения и последующего искусственного вызывания, с ретроспективным анализом.

«Имев несчастье,— писал он,— в продолжении двух лет страдать галлюцинаторным помешательством и сохранив после выздоровления способность вызывать известного рода галлюцинации по произволу, я, естественно, мог на себе самом заметить некоторые условия происхождения чувственного бреда». Не вызывает также никакого сомнения, что подробная история болезни Долинина, приведенная Кандинским в его классической монографии «О псевдогаллюцинациях», является описанием собственной болезни. «Доказательством этого предположения,— пишет Н. В. Иванов,— могут служить следующие факты. Долинин характеризуется Кандинским как военный врач; первый приступ его заболевания относится к периоду 1878—1879 гг., продолжительность приступа определяется в 1/2 года, далее сообщается о кратковременной двухмесячной вспышке психоза в начале 1883 г.; эти сроки в точности совпадают с датами заболевания самого В. X. Кандинского. Поведение Долинина в 1883 г. характеризуется следующим образом: «Во время своей болезни он уклонялся сообщать об испытываемом им окружающим, отделывался при расспросах врачей самыми общими и неопределенными ответами»; это в точности соответствует записям лечащего врача о В. X. Кандинском. Затем в истории болезни Долинина указывается, как под влиянием слуховых галлюцинаций он пришел к убеждению, что на него действуют двумя способами психической индукции; в работе 1880 г. Кандинский пишет о себе: «Для объяснения галлюцинаций я во время болезни изобрел особую теорию психической индукции». Таким образом, картина заболевания Долинина идентична картине болезни самого Кандинского.

Заслуживает внимания и то, что для обоснования своих научных концепций о галлюцинациях, псевдогаллюцинациях и явлениях психического автоматизма, кроме собственных самонаблюдений, Кандинский широко использовал также дневники и самоописания многих курированных им больных. Такой метод клинического исследования он считал важным и горячо рекомендовал. Следует отметить, что самоописание нервных и психических расстройств осуществлялось многими видными невропатологами и психиатрами.

Представляет интерес и то, что собственные психические расстройства хорошо описывались именно больными с явлениями психического автоматизма.

Ряд ценных сведений, кроме сообщенных самим Кандинским, содержится в истории его болезни в период пребывания в 1883 году в Доме призрения душевнобольных, учр. Александром III (ныне 3-я Ленинградская психиатрическая больница), обнаруженной в Ленинградском областном историческом архиве. Последняя бедна клиническими описаниями, особенно в сравнении с историей болезни Долинина. Однако содержащиеся в ней сведения, полученные от жены Кандинского и другие материалы, представляются весьма ценными. Некоторые дополнительные данные мы, кроме того, почерпнули в историях болезни двух родственниц Кандинского, лечившихся в той же больнице, где он находился на лечении во время второго приступа заболевания.

Все это позволяет представить его историю болезни в следующем виде.

В анамнезе Кандинского привлекают внимание прежде всего данные о наследственности. Первоначально собранные нами сведения не свидетельствовали о наличии в роду Кандинских какого-либо психопатологического отягощения.

В монографии «О псевдогаллюцинациях», приводя историю болезни Долинина, Кандинский не дает никаких указаний на патологическую наследственность. Напротив, он прямо пишет: «Наследственного предрасположения в данном случае не было». В изученной нами архивной истории болезни Кандинского, относящейся к 1883 г., не только нет данных о наследственной отягощенности В. X. Кандинского психическими заболеваниями, но даже имеется категорическое отрицание ее и в анамнезе со слов жены. На вопросы, заданные Е. К. Кандинской «Не наследственная ли болезнь?.. Не был ли кто-либо из родственников больного склонен к помешательству или другой тяжелой болезни?— последовал категорический ответ: «Никогда. Никто». Ошибочным оказалось и предположение о том, что психическим расстройством страдал известный художник, родоначальник абстракционистского направления в искусстве, В. В. Кандинский, родственную связь которого с Кандинским нам удалось установить. При рассмотрении живописи В. В. Кандинского казалось, что в первый период творчества его картины носили реалистический характер, а затем, как бы немотивированно и внезапно в них произошел сдвиг в сторону абстракционизма. Но проживающие в Москве родственники В. В. Кандинского, с которыми нам удалось установить контакт, указали, что в переходе его к абстракционизму сыграла известную роль случайно перевернутая картина в домашней художественной галерее, показавшаяся ему более совершенной по сочетанию форм и красок.

Сам В. В. Кандинский подтверждает факт, что перевернутая картина натолкнула его на мысль, что «предметность вредна моим картинам», и в связи с этим он стал думать «в чем должен найти замену отринутый предмет?»

Но В. В. Кандинский также отмечает, и этому мы придаем большое значение, что на него, имевшего до того знакомство только с русской реалистической живописью, оказала большое влияние открывшаяся к тому времени в Москве выставка французских художников-импрессионистов и особенно картина Клода Моне «Стог сена». Представляет интерес указание В. В. Кандинского в этой же книге, что у его отца тоже билась «живая жилка художника»… «в юности занимался рисованием… мне ребенку, он часто рисовал».

Художественная одаренность была представлена и у других кяхтинцев из рода Кандинских, в частности семье Христофора Хрисанфовича Кандинского. Сам Христофор Кандинский, по данным E. Д. Петряева, хотя и отличался многими странностями, был несомненно талантливым версификатором, мастером «прокатов». Но особенно одаренными оказались дети его дочери Клавдии Христофоровны Кандинской, вышедшей замуж за уже упоминавшегося известного кяхтинского купца А. М. Лушникова, находившегося в тесной дружбе с сосланными в Кяхту декабристами — братьями М. А. и Н. А. Бестужевыми.

По данным бывшего в ссылке в Кяхте И. И. Попова, женившегося на старшей дочери К. X. Каидинской-Лушниковой — Вере, другая ее дочь — «Екатерина брала уроки скульптуры у знаменитого Родена, который считал ее талантливой и лучшей своей ученицей… Она прекрасно рисовала… Брат Александр учился в Академии художеств, а потом в Париже. В семье были музыканты — Александр и Апполлинария и певцы — Алексей и Клавдия…»

Мы установили также наличие художественной одаренности и в семье другого брата Кандинского — Ивана Хрисанфовича, проживавшего в Москве. Сведения эти получены от доцента Московской консерватории — музыковеда, автора многих ценных научных работ в области музыкальной критики — Алексея Ивановича Кандинского, оказавшегося внуком этого второго брата. Отец Алексея Ивановича московский врач-эпидемиолог был одновременно хорошим музыкантом. Два его сына: Алексей — 1950 г. рождения и Иван — 1953 г. рождения также выявили большие способности и таланты в области искусства: первый в музыке, а второй — в живописи. В семье этих потомков Кандинских психической патологии не выявилось.

Кроме того, нам удалось установить связь с членом семьи Кандинских, живущим в г. Якутске, заслуженным деятелем искусств РСФСР, народным художником Якутской АССР Василием Алексеевичем Кандинским. Участник гражданской войны художник В. А. Кандинский в своем письме к нам сообщает, что, со слов отца, его дядя Василий Степанович Кандинский был тоже художник и погиб, участвуя в русско-японской войне.

«Все мои работы,— рассказал нам В. А. Кандинский,— находятся в Якутских музеях, а также в картинных галереях в районах. Произведения отражают историко-революционное движение, гражданскую войну, соцстроительство. Но в основном я воспеваю нашу якутскую прекрасную природу».

Наконец, удалось установить, что еще один представитель Кандинский, родившийся в Нерчинском заводском районе Читинской области, а ныне проживающий в Москве, Сергей Михайлович Кандинский также является художником.

Таким образом, на определенных этапах исследования в изученных нами ветвях большого семейства Кандинских, мы не смогли выявить наследственную отягощенность психическими заболеваниями. В то же время со всей определенностью выступила выраженная семейная одаренность в живописи и музыке. Однако дальнейшее изучение семейного анамнеза показало, что в роду Кандинских также широко представлена психопатологическая наследственность.

В Ленинградском областном историческом архиве нам удалось обнаружить историю болезни Марии Ксенофонтовны Кандинской, которая в течение многих лет (с 1892 по 1919 г.) находилась на лечении в Петербурге в Доме призрения душевнобольных, учр. Александром III. Рассмотрение этой большой истории болезни не возбуждает сомнений в диагнозе параноидной формы шизофрении. В клинической картине заболевания имел место стойкий любовный бред, разорванность речи с симптомом монолога и периодически наступающее тяжелое психомоторное возбуждение. Указывается также на тяжелую наследственную отягощенность больной: «Наследственность: мать —душевнобольная, двоюродная сестра матери тоже душевнобольная. Двоюродный брат со стороны отца (врач) также был психически болен». Кроме того, в архиве обнаружена история болезни Кандинской Анны Христофоровны, находившейся в Доме призрения душевнобольных, учр. Александром III, с 23. IX 1886 г. по 1. IX 1889 г.. В клинической картине болезни преобладали явления психического автоматизма: идеи воздействия «чужие мысли». В анамнезе имеется скупое указание: «Между родственниками были психически больные». Наконец, в монографии В. X. Кандинского «О псевдогаллюцинациях» приводится история болезни Александра Мелехина, о котором Кандинский пишет, что это один из его дальних родственников. Таким образом, вопрос о наследственной отягощенности психическими заболеваниями В. X. Кандинского, мы полагаем, может быть решен утвердительно.

Итак, в семейном анамнезе Кандинского выявляются две линии наследственности: одна в наследовании талантов в живописи и музыке, другая — в виде психических заболеваний. О наследственной отягощенности психическими заболеваниями и ее роли в возникновении психической болезни у Кандинского пишет также в своем некрологе А. Роте.

В отношении анамнеза жизни, предшествующего душевному заболеванию Кандинского, кроме сведений, сообщенных в предшествующих главах нашей книги, где нельзя отметить каких-либо факторов, которые можно было признать способствующими возникновению болезни, известный интерес представляют, как было указано, некоторые данные со слов жены, описывающей второй приступ психоза в 1883 году.

Из приложенного к истории болезни Кандинского опросного листа жены мы узнаем, что мать Кандинского была здоровой женщиной и роды его прошли благополучно, что и он сам не болел на протяжении жизни какими-либо серьезными заболеваниями. Далее мы читаем, что В. X. Кандинский «никогда не имел вредных привычек», «внезапных перемен в его характере не отмечалось», и он «всегда был одинаков», что он «жизнь вел очень правильную, был чрезвычайно трудолюбив», умственные свои способности «не ослабил, хотя и занимался беспрерывно и постоянно поздно ложился». Жена Кандинского указывает, что он всегда исполнял обязанности «безукоризненно» и что попытки к самоубийству у него были только во время первой болезни.

Чтобы лучше понять ту психическую болезнь, недуг, которым страдал Кандинский, следует коротко остановиться на характеристике его личности. Некоторые данные о личности Кандинского изложены нами в предшествующих главах и в ответах его жены по опросному листу, приложенному к истории его болезни. Постараемся пополнить эти данные. Но раньше целесообразно самым кратким образом остановиться на том, какое содержание мы вкладываем в понятие «личность». Как и ряд других авторов, занимавшихся этой проблемой, мы считаем, что личность характеризуется системой отношений к людям, обществу. Личность оценивается в первую очередь по тому, как человек относится к семье, детям, близким ему людям, друзьям, товарищам, к труду, к общественным обязанностям, к самым различным общественным явлениям и событиям. Все это определяет круг интересов, уровень, богатство личности, которая раскрывается в высказываниях и в поведении, в деятельности, особенно такой, как выполнение человеком социальных функций. Личность — не абстрактный дух, личность,— как указывает К. Маркс,— это прежде всего человек с горячей кровью, солдат, защищающий отечество, член общества, отец семейства, наконец, самое главное — гражданин. В понятие личности, следовательно, включаются многочисленные качества и свойства человека, специфически проявляющиеся в зависимости от места, времени и условий его жизни и деятельности. Определяющими являются качества как члена общества, субъекта истории, как гражданина.

Однако, характеризуя личность человека в связи с возникшим у него душевным заболеванием, важно иметь в виду и другие ее параметры. Это, в первую очередь, конституциально-биологические свойства и психологические качества. Надо знать как формировалась личность человека, как протекала его жизнь, насыщена ли она была травмирующими переживаниями и как он на них реагировал. Важно установить, имелись ли в личности человека предпосылки к возникновению душевного заболевания и отдельные личностные факторы, способствующие его преодолению.

Прежде всего хотелось бы отметить, что в высказываниях о Кандинском выдающихся передовых психиатров, его современников, выражалось глубочайшее к нему уважение и самое теплое отношение. Ярко раскрывается его облик как человека одаренного, талантливого и в то же время очень располагающего к себе. Поражает его удивительная собранность и целеустремленность, глубочайшая ответственность и высокая принципиальность, а также большая требовательность к людям и прежде всего к себе.

Кандинский выступает в характеристике современников и при рассмотрении объективных материалов о его деятельности как страстный, увлекающийся ученый, полный самопожертвования и самоотречения, неутомимый в поисках и отстаивании научной истины. В практической жизни он в то же время был скромным, отзывчивым, добрым человеком.

«Прекрасный семьянин, редкий товарищ, серьезный труженик науки, честнейший гражданин,— задушевно пишет о нем видный харьковский психиатр П. И. Ковалевский,— Виктор Хрисанфович принадлежал к числу тех русских психиатров, которые любили свою Родину, всецело отдавали ей душу и жизнь…».

В том же духе высказывается редакция журнала «Медицинское обозрение», в работе которого (как мы выше писали) в раннем периоде своей научной и врачебной деятельности Кандинский принимал активное участие. Редакция характеризует Кандинского как «одного из самых старых и талантливых своих сотрудников», «редкого товарища и друга», «высокообразованного врача-философа».

Многими современниками Кандинского отмечались его высокие моральные качества. «Он был не только муж науки,— указывает о Кандинском А. Роте,— но и человек в истинном смысле этого слова с полным тепла сердцем к окружающим и где только он мог им помогал и пользовался безграничной привязанностью, уважением и любовью».

О том же пишет В. Ф. Чиж. Он упоминает о «трогательном» отношении к Кандинскому работавших с ним надзирателей и надзирательниц в больнице Николая Чудотворца.

В. Ф. Чиж приводит весьма интересный факт, что аптечный служитель больницы, после 12-летней службы в первый раз отпросившийся в двухнедельный отпуск на родину и получивший от своих сослуживцев телеграмму о смерти Кандинского, немедленно издалека приехал обратно в Петербург, чтоб проститься с покойным. А. Ф. Чиж отмечает большую скромность и бескорыстность Кандинского. Он пишет о нем как об «истинно-нравственном человеке», не понимавшем «как золото и почести могут возбуждать поклонение», имевшем своими идеалами: «истину, справедливость, красоту». Указанные черты гуманности в личности В. X. Кандинского, однако, не должны составлять о нем представление как о бесхарактерном человеке. Мы уже отмечали его принципиальность и бескомпромиссность в отстаивании своих взглядов как ученого, его страстность в борьбе за научную истину.

Не случайно А. Роте писал, что он «муж науки», а в некрологе Петербургского общества психиатров можно прочесть о Кандинском следующее: «Обладая независимым характером и будучи всецело предан научным интересам, он представлял собой тип оригинального мыслителя и ранняя его смерть на 40-м году жизни составила большую потерю для психиатрического мира».

Следует отметить еще одну черту в его личности. Это удивительная целенаправленность, последовательность в научных поисках и стройность миросозерцания. «В стройном миросозерцании,— писал он,— нет места прорехам и цепь умозаключений, имея точкой исхода конкретные факты опыта, должна восходить до высших обобщений нашей мысли».

Касаясь истории самого заболевания В. X. Кандинского, факторов его вызывающих или поводов к его возникновению, необходимо указать на следующее. Жена В. X. Кандинского на вопрос в уже нами цитированном опросном листе: «Какую полагаете причину болезни?» ответила: «Чрезмерные усиленные умственные занятия и волнения». Как видно из дальнейших ее пояснений, она сообщала в этом случае об условиях, предшествующих приступу в 1883 году. Е. К. Кандинская там же сообщает, что этому предшествовала бессонница: «не спал несколько ночей подряд». Скорей можно думать, что бессонница не предшествовала, а была сама проявлением психотического приступа.

Сам В. X. Кандинский в своей монографии о псевдогаллюцинациях также указывал на значение «умственного утомления от работы по ночам», «умственных эксцессов», «временных затруднительных обстоятельств жизни», а также добавочных экзогенных вредностей. Для первого приступа, пишет он, это были «злоупотребления спиртными напитками… впрочем в размерах, обыкновенных для людей военных», а для повторного приступа — в 1883 году — может быть частью и под влиянием «аутоэкспериментов» с приемом в небольших дозах экстракта конопли или опия.

Ссылаясь на воспоминания М. В. Сабашникова, выше мы указывали, что психоз возник у Кандинского остро во время атаки на Батумском рейде парохода «Великий князь Константин» на сторожевой турецкий пароход. Будучи в болезненном психическом состоянии, Кандинский совершил тогда попытку к самоубийству, бросившись в воду, но был спасен.

Вряд ли можно сомневаться, что ситуация во время боя носила характер психогении и, возможно, что Кандинский это и имел в виду, когда указывал, что одной из причин возникновения у него психоза являются «временные затруднительные обстоятельства жизни». Но остается открытым вопрос: следует ли рассматривать эту острую манифестацию психоза у Кандинского как реактивно, психогенно вызванный психоз или правильней ее расценить как только психогенно спровоцированное начало эндогенного психического заболевания, а если так, то какова его нозологическая принадлежность.

Чтобы ответить на эти вопросы необходимо проанализировать психопатологические проявления и течение психической болезни у Кандинского, частично использовав для этого также его самоописание. Наибольшего внимания заслуживают, во-первых, многочисленные выдержки из истории его болезни, приведенной под именем больного Долинина, напечатанные в книге В. X. Кандинского о псевдогаллюцинациях.

Во-вторых, весьма интересны оценка и характеристика, даваемые Кандинским своему заболеванию в статье «К учению о галлюцинациях», напечатанной в 1880 году по выздоровлении после первых приступов.

Хотя высказывания Кандинского о своей болезни, о чем мы уже упоминали, по их высокому качеству и богатству не могут идти ни в какое сравнение с той его подлинной историей болезни, которую удалось обнаружить в Ленинградском историческом архиве, следует все же иметь в виду, что они не имели самодовлеющего характера и являлись для В. X. Кандинского лишь подтверждающими иллюстрациями научных идей, высказываемых им в его научных работах, и потому не должны расцениваться как полная и цельная история болезни.

В монографии о псевдогаллюцинациях Кандинский дает изумительно тонкое и в то же время красочное описание многочисленных и разнообразных психопатологических феноменов, наблюдавшихся им в течении собственного заболевания.

Тут и бредовые идеи преследования в сочетании с идеями величия, идеи воздействия с парафренной окраской. Налицо также почти все симптомы, входящие в сложный синдром психического автоматизма (мысленное общение и индуцирование, прямая и обратная открытость мыслей, насильственное говорение, прочие рече-двигательные феномены и др.). Но особенно полно, как об этом можно судить по книге «О псевдогаллюцинациях», в психическом состоянии Кандинского была представлена патология в сфере восприятий. В ней описываются обманы чувств в виде галлюцинаций, псевдогаллюцинаций, образных фантазирований, галлюцинаций простых и сложных, комплексных и сценических в разных анализаторах (слуховом, зрительном, обонятельном и др.), а также галлюцинации общего чувства, музыкальные, аутоскопические, как единичные, так и по типу сплошного галлюцинирования, протекающего в рамках образно-чувственного бреда и расстройства сознания. Последние описаны Кандинским в форме онейроидных состояний. Вся полиморфная продуктивная симптоматика протекала на измененном аффективном фоне: то повышенном с маниакальной окраской, то, значительно чаще, в форме выраженной депрессии, с неоднократным суицидальными попытками.

Если попытаться дать обобщающую характеристику психического состояния на разных этапах болезни Кандинского, то их можно определить как остро и подостро протекающие, весьма продуктивные галлюцинаторно-параноидные приступы, возникающие на аффективно измененном фоне, преимущественно депрессивном.

Такова психопатологическая картина перенесенного Кандинским психического заболевания, ярко описанная им в монографии «О псевдогаллюцинациях».

Высказывания Кандинского о своей болезни в статье «К учению о галлюцинациях» дополняют самоописание болезни в монографии «О псевдогаллюцинациях» и представляют большой интерес в разных отношениях.

Прежде всего следует отметить, что Кандинский со всей определенностью дает характеристику галлюцинаторно-параноидного синдрома, наблюдающегося в клинической картине его заболевания как преимущественно галлюцинаторного. Он прямо пишет: «Я испытал обильнейшие и разнороднейшие галлюцинации во всех чувствах, за исключением разве вкуса… самыми частыми, самыми разнообразными и живыми были у меня галлюцинации зрения, осязания или общего чувства»… В то же время, рассматривая бред и галлюцинации в клинической картине во временных отношениях, он указывает на наличие на первом этапе его заболевания только одного бреда. «Первые месяцы болезни, — пишет он, — галлюцинаций вообще вовсе не было. Этот первый период болезни главным образом характеризовался усиленной, хотя и беспорядочной, интеллектуальной деятельностью, так сказать интеллектуальным бредом (обилие идей, их быстрый и в то же время неправильный ход, ложные и насильственные представления…). Если первый стадий болезни можно назвать стадием интеллектуального бреда, то второй период существенно характеризуется чувственным бредом». Касаясь соотношения между бредом и галлюцинациями в их содержании, можно отметить самонаблюдение Кандинского о выраженной разобщенности между ними. «… С удивлением заметим, как сравнительно мало характер галлюцинаций определяется характером интеллектуального бреда. Вообще, разве только 1/10 всех испытанных мною галлюцинаций имела прямую связь с насильственными и ложными представлениями». И, наконец, представляет особый интерес то, что в соотношениях между бредом и галлюцинациями на этапе, когда начинают преобладать галлюцинации, Кандинский отмечает известный антагонизм между этими двумя психопатологическими феноменами. «С появлением и развитием галлюцинаций, — пишет он, — прежний, чисто интеллектуальный бред, стал отходить на задний план. Вообще, в период чувственного бреда интеллектуальная сфера уже не работала, как прежде усиленно, скорее бездействовала».

Отсюда и предпринятое им самолечение, когда усиленной умственной работой он преодолевал у себя галлюцинации.

Высказывания Кандинского, касающиеся преодоления им в период выздоровления еще частично сохранившихся галлюцинаций, настолько интересны и значимы в плане выявления высоких возможностей применения с лечебной целью умственного труда, что мы считаем целесообразным их полностью привести. «… Без энергического вмешательства воли мои галлюцинации, вероятно, превратились бы в стабильные и оставшаяся без пищи интеллектуальная деятельность погасла бы окончательно. Вполне освоившись с галлюцинациями, я не боясь «утомлять себя», принялся за книги. Сначала читать было трудно, потому что занятию постоянно мешали галлюцинации слуха и зрительные образы становились между глазами и книгой… С возобновлением же правильной умственной деятельности галлюцинации стали более бледными, редкими, но прекратились совершенно только спустя несколько месяцев после того… соразмерные с силами больного умственные занятия чрезвычайно помогают в период выздоровления избавлению от галлюцинаций».

Приведенные данные, касающиеся психопатологической картины болезни Кандинского, сочетания и смены наблюдающихся в ней синдромов, для правильной клинической диагностики должны быть дополнены общей характеристикой ее течения. Оно складывается при изучении истории болезни Кандинского, хранящейся в Ленинградском областном историческом архиве.

В этой истории болезни имеются указания жены Кандинского, что он «страдал душевным расстройством с мая 1877 года по апрель 1878 года и с сентября 1878 года по май 1879 года», т. е. перенес за эти годы два приступа психоза с перерывом между ними в четыре месяца. Сам же Кандинский считал, что в то время был только один приступ, затянувшийся до двух лет. Следующий, второй приступ наступил в 1883 году. Вначале, с 7 по 16 марта 1883 года, он наблюдался в домашних условиях главным доктором Петербургской психиатрической больницы им. Николая Чудотворца О. А. Чечотом, а с 16 марта по 20 апреля того же года находился на излечении в Доме призрения для душевнобольных, учрежденном Александром III.

В. X. Кандинский пишет об этом приступе психоза следующее: «На этот раз болезнь протекла быстро, так что менее чем через два месяца способность здорового критического отношения к болезненным субъективным фактам (как переживавшимся в это время, так и пережитым до периода decrement!) вполне возвратилась».

Таковы сохранившиеся, документально подтвержденные сведения о приступах душевного заболевания у Кандинского.

Но, кроме этого, имеются еще данные, которые позволяют думать, что приступы болезни повторялись и позже, но уже без того, чтобы он во время их стационировался в психиатрическую больницу. Об этом в какой-то мере свидетельствует С. С. Корсаков, который в своем письме М. Ф. Беккер от 23 августа 1887 года пишет из Крыма: «Кандинского я там встретил, он чувствует себя хорошо, хотя говорит, что иногда бывает тоскливость».

О неблагополучном состоянии Кандинского в начале 1889 года можно судить еще по одному факту. Живя с 1881 года в Петербурге, В. X. Кандинский был очень аккуратен в посещении Петербургского общества психиатров, действительным членом которого состоял и в жизни которого активно участвовал. Но в 1889 году он посетил только одно заседание (21 января), а на всех остальных, вплоть до кончины, отсутствовал.

Со всей определенностью на повторный характер приступов психоза у Кандинского, в частности на приступ в 1889 году, указывает в своих воспоминаниях М. В. Сабашников. «Оправившись после одного из приступов болезни, он (Кандинский) слишком рано вернулся на работу в больницу. Под влиянием позыва к самоубийству, бывавшего у него обычно в переходном периоде к здоровому состоянию, он взял из аптечного шкафа в больнице опий и по возвращении домой принял безусловно смертельную дозу этого яда. Уменье и склонность к научному самонаблюдению не покинули его и в эти минуты. Он взял лист бумаги и стал записывать: «Проглотил столько-то граммов опиума. Читаю «Казаков» Толстого». Затем уже изменившимся почерком: «читать становится трудно». Его нашли уже без признаков жизни».

Подтверждением этих воспоминаний М. В. Сабашникова являются аналогичные описания последних минут жизни Кандинского в некрологе А. Роте. «В оставленных после себя бумагах, — пишет А. Роте,— имеются указания, что он (Кандинский) до последнего мгновения был занят наукой. Его записки кончились словами: «Я не могу больше писать потому, что я не вижу больше ясно. Света! Света!».

Несколько иную трактовку самоубийства В. X. Кандинского, чем М. В. Сабашников и А. Роте, дает В. Ф. Чиж. Выступая на похоронах Кандинского, в своем обращении к покойному у его гроба он говорил: «Но жить тебе было тяжело; мало кто понимал и ценил тебя; тебе много пришлось вытерпеть и больше всего, конечно, от тех, кто никогда и ничему, кроме золота и почестей, не поклонялись и для кого ты, человек убеждения, человек идеалов — являлся живой укоризною; наконец, дорогой товарищ, ты не выдержал»».

Как видно из этой надгробной речи В. Ф. Чижа, он объясняет самоубийство В. X. Кандинского тяжелой ситуационной психогенией, которую последний «не выдержал». Мы не можем согласиться с этой трактовкой психической болезни и смерти Кандинского. Мы полагаем, что наличие психического травмирования, если оно даже связано во времени с возникновением приступов психоза у Кандинского, нельзя признать достаточным для признания психоза реактивного психогенной природы. Против этого и говорит и клиническая картина приступов, сдвоенный характер аффективной и галлюцинаторно-параноидной симптоматики с нейтральным содержанием, не отражающим тематику психогении. Против этого говорит и рецидивирующий характер самого психического заболевания.

Мы полагаем, правильно другое предположение. И психическое травмирование Кандинского во время боя на Батумском рейде, совпавшее во времени с первой психотической вспышкой, и, возможно, наличие психогении перед последним приступом психоза, приведшим к столь трагическому концу — в обоих этих случаях психогения явилась лишь фактором, спровоцировавшим психоз иного эндогенного происхождения.

Что же это за психоз? Какова его нозологическая принадлежность? Вопрос этот был предметом размышлений и самого Кандинского, убедительность суждений которого по данному вопросу настолько велика, что мы считаем целесообразным их привести.

В монографии о псевдогаллюцинациях, в написанной под фамилией Долинина собственной истории болезни, Кандинский просто проставляет, без какой либо аргументации, такой диагноз: «Галлюцинаторный первично бредовый психоз (paranoia hallucinatoria)». В цитированной уже более ранней работе «К учению о галлюцинациях» он не только ставит перенесенному им психическому заболеванию диагноз «первичное умопомешательство», но и обосновывает его, подвергая критике тех врачей-психиатров, которые диагностировали его болезнь, как «меланхолию». Указывая на несовместимость диагноза «меланхолия» с обильными и разнообразными галлюцинациями с предшествующим им первичным бредом, Кандинский одновременно проводит глубокий анализ той сложной депрессии, которая сопровождала ведущий в клинической картине заболевания галлюцинаторно-параноидный синдром: «Было в это время,—-пишет он, — и угнетенное состояние духа, но далеко не на первом плане, кроме того, для тоски можно указать достаточные реальные причины: изменение условий жизни, прекращение привычной деятельности, разлука с близкими людьми, наконец, сознание болезни и представление возможных последствий, например, слабоумия». К этому следует добавить, что депрессия могла быть частично обусловлена и содержанием галлюцинаторных и бредовых переживаний, что отчетливо было выражено, кстати сказать, в приступе заболевания у Кандинского в 1883 году.

Следует сказать, что оба диагноза, поставленные Кандинским своему заболеванию: «галлюцинаторный, первичный бредовый психоз» и «первичное помешательство» соответствуют выделенной им впервые душевной болезни — идеофрении, в которой можно видеть прообраз позже описанной Е. Блейлером шизофрении. Течение заболевания, как видно из приведенных данных, носило весьма доброкачественный характер. Его можно отнести к той разновидности приступообразного протекания шизофрении, которое в настоящее время определяется как периодическое, когда болезнь проявляется в очерченных, острых приступах, а продуктивная симптоматика сочетается с аффективными расстройствами и наступают глубокие полноценные ремиссии. Такой характер течения болезни у Кандинского подтверждают данные о его психическом состоянии вне приступов в ремиссионном периоде.

Так, Кандинский пишет, что после «первой душевной болезни, продолжавшейся более полутора лет, Долинин [Кандинский] в течение четырех лет пользовался полным психическим здоровьем и не без некоторого успеха продолжал свою начатую раньше карьеру».

Полноценную и глубокую ремиссию после заболевания Кандинского в 1877 — 1879 годах описывает также в своих воспоминаниях В. М. Сабашников, отдыхавший с ним летом 1880 года на даче в с. Волынском под Москвой. «По соседству мы часто бывали друг у друга, — пишет В. М. Сабашников,— устраивали совместные прогулки и поездки и за это лето сестры [В. М. Сабашникова] сошлись с В. X. Врач-психиатр, углубленный в изучение философии, человек живой и общительный, умевший хорошо и общедоступно говорить о самых сложных вопросах, он скоро сделался у сестер авторитетом и втянул их на некоторое время в чтение по философии».

Об этом же свидетельствует весьма интенсивная научная деятельность Кандинского в ремиссионный период между приступами заболевания в 1877— 1879 гг. и в 1883 году. С 1879 по 1883 год он опубликовал две монографии философского и психологического содержания, ряд статей и рецензий; перевел с немецкого языка на русский с добавлением новейших анатомо-физиологических данных капитальный труд В. Вундта «Основание физиологической психологии», «Руководство к физиологии человека» Ландуа, книгу Т. Мейнерта «Механика душевной деятельности»; разработал классификацию психических заболеваний и активно участвовал в очень важной дискуссии о формулировании в новом «Уложении о наказаниях» статьи об условиях вменения.

В отношении становления ремиссии после приступа в 1883 году представляют интерес данные, которые сообщает жена В. X. Кандинского и он сам. Становление этой ремиссии проходило через этап колеблющегося психического состояния с исчезновением и возобновлением продуктивной симптоматики.

Так, в письме Е. К. Кандинской от 30 апреля 1883 г. главному врачу Дома призрения душевнобольных, учр. Александром III, через две недели после выписки Кандинского из этого психиатрического стационара значится: «… Состояние его [В. X. Кандинского] здоровья представляет значительные колебания; после некоторого ухудшения на страстной неделе, оно значительно улучшилось на Пасхе… В настоящую минуту он неудержимо стремится в больницу для приведения в порядок библиотеки и возится там до истощения сил, чем это кончится, не знаю…».

Сам Кандинский подтверждает эти наблюдения жены: «Через два месяца способность здравого критического отношения к болезненным субъективным фактам… вполне возвратилась, но слуховое галлюцинирование продолжалось, постепенно ослабевая, еще около месяца». После того как ремиссия после приступа 1883 года установилась, она так же, как в предыдущий раз, оказалась исключительно высокого качества.

Это убедительно подтверждают объективные данные о деятельности В. X. Кандинского и его научной продуктивности.

После приступа в 1883 году, вплоть до нового обострения заболевания, с трагическим концом, В. X. Кандинский опубликовал свою знаменитую монографию «О псевдогаллюцинациях», проводил многочисленные ответственные судебно-психиатрические экспертизы, подготовил к печати монографию «К вопросу о невменяемости», изданную посмертно его женой, активно участвовал в 1-м съезде отечественных психиатров. То, что Кандинский в той же больнице Николая Чудотворца, где он, работая, заболел, был избран через 2 года (в 1885 году) на более высокую должность старшего ординатора, а также то, что он являлся, как и С. С. Корсаков, ответственным секретарем 1-го Отечественного съезда невропатологов и психиатров, достаточно убедительно говорит об исключительно высоком качестве ремиссий в течении его заболевания и подтверждает диагноз периодической шизофрении.

Этот диагноз также подкрепляет приведенные выше данные о наличии в роду Кандинских патологической наследственной отягощенности душевными заболеваниями в форме шизофрении. В психиатрической литературе подчеркивается, что наиболее часто наследственная отягощенность шизофренией наблюдается у больных с периодическим типом течения этой болезни.

Выше приводились также данные о наличии в роду Кандинских наследования художественных способностей и одаренности. В связи с этим позволим себе отметить, что, возможно, художественная одаренность в роду Кандинских получила в какой-то мере отражение в преобладании чувственно-образной психопатологической продукции во время приступов психоза у Кандинского. Речь идет о красочности, отчетливости в деталях и цветном характере испытываемых им псевдогаллюцинаций, а также об удивительной зрительной памяти, выявившейся при их описании. Но следует иметь в виду, что вопрос этот очень сложен и в задачу нашу не может входить выяснение в полной мере отношений двух линий наследственности: психопатологической и специальных творческих способностей. Мы должны лишь подчеркнуть, что не только не разделяем, но считаем глубоко ошибочными и вредными концепцию общей наследственной основы гениальности и помешательства, высказываемую в свое время Ломброзо, а также представления, что одаренность и психическое расстройство имеют общий корень в ненормальности, в одном случае — прогенерацию, в другом—дегенерацию.

Не разделяем мы по этому вопросу и взглядов нашего советского ученого Г. В. Сегалина, который утверждал, что для полного раскрытия творческих способностей человека необходимо наличие двух наследуемых факторов: скрытой одаренности и психотического компонента. Психотический компонент, по его мнению, способствует развертыванию таланта, тогда как нормальность психики этому якобы препятствует. Напротив, мы видим в психическом здоровье человека одну из важных предпосылок его полноценного творчества, а в социальных условиях — необходимый и важный фактор превращения наследственных задатков и возможностей, того или иного специального вида одаренности в реальную действительность в виде расцвета таланта. В то же время мы считаем, что отнюдь не следует отрицать большие возможности богатого творчества у людей с теми или иными психическими расстройствами. Психические заболевания только в части случаев наносят глубокий и непоправимый ущерб личности, они редко тотально ее разрушают.

Выше мы останавливались на понимании личности человека как сложного интегрального качества его психики. Здесь необходимо добавить следующее. Человек со сложившейся, сформировавшейся личностью, с выявившимися потребностями, склонностями, определенными чертами характера, установившимися убеждениями, политическими и морально-этическими взглядами определенным образом реагирует на вредоносные воздействия, вызывающие у него психическую болезнь, а не воспринимает ее пассивно и индифферентно. Он переживает болезнь, борется с ней. Надо иметь в виду большие возможности личности в компенсации и преодолении тех отрицательных на нее воздействий, которые несут с собой психические болезни. Следует учитывать и высокую их обратимость, в связи с успехами лечения и социально-восстановительными мероприятиями, которые увеличились в последнее время.

Мы полагаем, что болезнь В. X. Кандинского может служить убедительным примером того, как личность борется и преодолевает свое психическое заболевание. Жизнь его можно без преувеличения признать подвигом.

Будучи психиатром, он сумел как бы подняться над перенесенным психозом, осуществляя самонаблюдения и изучая его проявления, когда «способность здорового критического отношения вполне возвратилась, но слуховое галлюцинирование продолжалось, постепенно ослабевая…». Можно согласиться с Н. В Ивановым, считающим, что в этом во весь рост встает сам Кандинский. «Какую нужно было иметь любовь к науке, — пишет он, — чтобы после приступа заболевания, зная терапевтическую беспомощность психиатрии своего времени, все же «неудержимо стремиться» к постановке самоэкспериментов, к изучению сложной проблемы галлюцинаций».