В.А. Гиляровский ‹‹Психиатрия››

38. ПАРАНОЙЯ

Как мы видели в главах о шизофрении и парафрениях, положение паранойи всегда было не особенно определенно. В известном периоде развития психиатрии, главным образом до Крепелина, она понималась весьма широко, и к ней относились весьма многие случаи, которые впоследствии стали расцениваться как параноидная форма раннего слабоумия. Ввиду того, что последняя скоро разрослась до очень больших размеров, причем к ней стали относить случаи, довольно разнообразные по симптоматике и течению, Крепелином и было предложено выделить некоторые случаи с долгой сохранностью психической живости и известной высоты интеллекта под именем парафрений. Нужно однако сказать, что положение этой группы оказалось в такой же мере непрочным, как паранойи докрепелиновского периода или его параноидной формы шизофрении. Выяснилось, что очень многие случаи парафрений по существу относятся к шизофрении, некоторые возможно должны быть отнесены к затяжным формам маниакального состояния циркулярного психоза; наконец попадаются случаи, занимающие особое положение и составляющие сравнительно небольшую группу, которая заслуживает название паранойи. По определению Крепелина она характеризуется тем, что на почве своеобразного предрасположения при полном сохранении осмысленности и правильности в мышлении, чувствовании и поведении медленно развивается стойкая система бреда, представляющая переработку жизненных переживаний. Несмотря на довольно значительное иногда сходство с параноидной формой шизофрении и парафрениями в группе паранойя речь идет совершенно об иных по существу картинах с иным генезом и иными психическими механизмами. Там налицо всегда имеется определенный, хотя очень медленно нарастающий ослабоумливающий процесс, причем в генезе бреда главную» роль играют измененные органические ощущения и галлюцинации. Бред устанавливается благодаря тому, что изменяется восприятие окружающего мира, причем деградирующий интеллект не может справиться с новыми ощущениями и галлюцинациями и допускает ошибки суждения. Для параноидных форм шизофрении типично таким образом катестезическое бредообразование, предполагающее наличность ослабления интеллекта. Существенным является при этом, что бред шизофреника не спаян органически со всей его личностью, представляется каким-то гетерогенным образованием и нередко самому больному представляется чем-то чуждым, паразитическим. При паранойе аналогичные по содержанию картины бреда развиваются как своего рода реакции болезненно-чувствительной личности на действительные события. Побудительной силой в данном случае являются не изменения в мире ощущений, а потребности чувства, благодаря чему самый генез бреда можно назвать кататимическим.

Вопросу о генезе бреда при паранойе и связанным с этим вопросам об объеме самого понятия и отграничения паранойи от других заболеваний за последние годы уделялось очень много внимания. Керер и Кречмер больше всего придают значения эмоциональным моментам и думают, что конфликты, лежащие в основе паранойи, отличаются от истерических только большой глубиной и затронутостью витального слоя личности, тогда как истерические протекают более поверхностно. Керер говорит также о расстройствах в области влечений личности, динамика которой определяется контрастными переживаниями, причем играют роль социальные моменты. Шультце стремится к еще большему уточнению понятия «конфликт», играющего роль в генезе паранойи. По его формулировке параноик конституирует свой бред из противоречий между стремлением к социальному включению себя в общество и к признанию ценности личности, с одной стороны, и из обусловленной болезненным предрасположением недостаточностью, обнаружившейся в жизни,—с другой.

Ланге, развивая концепцию своего учителя Крепелина, принимает наличие своеобразного, одинакового для всех случаев паранойи конституционально обусловленного характера реагирования. Роль конституциональных моментов, правда, не отрицается и другими авторами, но все же основным нужно считать особое паранойяльное развитие личности с изменением установок на все окружающее: самый бред при этом не является центральным, осевым расстройством, а только краевым и до известной степени факультативным, так как с изменением жизненной ситуации он может сгладиться или даже исчезнуть. В вышеприведенном определении Крепелина несомненно нужно сделать существенную поправку, именно откинув критерии стойкости, недоступность бреда для коррекции, ввиду того что, как справедливо указывают Кронфельд и В. Штерринг, эта стойкость хотя и является обычно наблюдающимся клиническим фактом, не указывает на самое существо бреда. В общем бред при паранойе складывается при наличии двух моментов: своеобразной наклонности к паранойяльным установкам личности и неблагоприятной ситуации. Что касается первого момента, то здесь мы имеем людей, с юности обнаруживавших известные особенности своего психического склада в смысле большого самолюбия, эгоцентризма, повышенной самооценки, склонности к фантазии и исканию правды, у которых не все гладко и в сексуальной жизни и которые плохо приспосабливаются к окружающей жизни. Эти особенности, выделяющие больного ив среды окружающих, сами по себе создают ситуацию, при которой больной становится по отношению к другим в особое положение, которое при его повышенном самомнении и чувствительности дает ему повод несколько переоценивать себя сравнительно с другими и предполагать, что ему не отдают должного, завидуют ему, стремятся так или иначе умалить его достоинства. При наличии таких особенностей психического склада, если жизненные обстоятельства сложатся не особенно благоприятно, у больного в качестве постоянных черт характера могут установиться недоверчивость, подозрительность, наклонность истолковывать все особенным образом, всюду видеть несправедливость, сознательное намерение причинить ему вред, унизить, оскорбить. Очень часто болезненные явления всю жизнь остаются на этой стадии паранойяльного характера, проявления которого в зависимости от жизненных обстоятельств то обостряются то в значительной мере сглаживаются. Иногда же, при особенно неблагоприятной ситуации, дело может дойти до болезненных сдвигов в мышлении больного с образованием бредовых концепций. Исходным пунктом всегда является какой-нибудь жизненный конфликт, неудача по службе, неудачный брак, неблагоприятный исход для больного какого-нибудь судебного дела. Эмоциональная реакция, являющаяся неизбежным следствием неприятного переживания у всякого человека, в данном случае бывает обыкновенно особенно подчеркнута благодаря повышенной чувствительности и ведет к усилению в характере больного тех особенностей, которые мешают ему дать правильную объективную оценку случая. Болезненная обидчивость и самомнение часто толкают больного на различные неправильные действия, имеющие целью устранить неблагоприятные для него последствия случая, но обычно ведущие к еще более значительным недоразумениям и огорчениям для него. Вследствие этого возникшие с самого начала подозрения не только не рассеиваются, но все больше укрепляются, причем бредовым образом начинают расцениваться и события, самые незначительные и ни в какой мере не затрагивающие ни интересов ни самолюбия больного. Таким образом развивается стойкий бред, который при неблагоприятно для больного сложившихся обстоятельствах растет, как снежный ком. Галлюцинаций обыкновенно в таких случаях не бывает, и они никакой роли в образовании бреда сыграть не могут, но имеет известное значение иллюзорность восприятия. Нередко больному кажется, что лица, которых он подозревает в неправильном отношении к себе, делают друг другу какие-то знаки, шепчутся между собой. С другой стороны, большое значение имеют ложные воспоминания и ошибки памяти, благодаря которым прошлое искажается в том направлении, которое соответствует бредовым установкам больного. Например ему кажется, что факты, о которых он сам в свое время сообщал, искажены его противниками, что протокол, на котором имеется его собственная подпись, подделан и т. п. Развитие бреда требует для себя несомненно интеллектуальных изменений, часто своеобразных, но во всяком случае не носящих характера слабоумия в обычном смысле. Формальные способности интеллекта, память, соображение, критика остаются на прежней высоте, равно как сохраняется и внешняя правильность поведения больного. Благодаря всему этому больной, по крайней мере до известного момента, на всех окружающих производит впечатление вполне здравомыслящего человека. В воззрениях параноика однако всегда можно констатировать ошибочность суждения, и притом в самых основных пунктах. Какой-то сдвиг в психических механизмах, делающий логику больного кривой, не дает ему возможности видеть истинное положение вещей и толкает все на новые ошибочные заключения Этому способствуют и особое легковерие больных и слабость критики, обнаруживаемые ими, когда они встречаются с фактами, имеющими отношение к их бреду. Имеет значение, что такие больные всегда находят людей, сочувствующих и убежденных в обоснованности их жалоб на причиняемые несправедливости. Это обычно бывают лица, наиболее близко стоящие к больному, члены его семьи, нередко вместе с больным сделавшиеся жертвами неблагоприятной жизненной ситуации. Иногда в таких случаях можно определенно говорить об индуцированном бреде. Такие сочувствующие и поддакивающие больному люди часто сами отыскивают различные факты, подтверждающие предположение больного, который в этом случае и проявляет особое легковерие, принимая эти факты без всякой критики. Так как бред развивается всегда как реакция на тягостные переживания, источником которых может быть сама жизненная ситуация, то иногда приходится считаться с такими моментами, которые ставят больного почему-либо в особо невыгодное для него положение. Может иметь значение зависимость от других, приниженное положение, вследствие чего паранойя легче может развиться у лиц определенных профессий. По данным дореволюционного времени картины этого рода сравнительно часто бывали у гувернанток. Шпехт относит сюда народных учителей, у которых повышенное чувство собственного достоинства, если оно наблюдается как конституциональная особенность, не находит достаточного удовлетворения в отношениях к ним окружающих (речь идет о Германии).

Для ознакомления с сущностью паранойи и с механизмами бредообразования при ней очень интересно познакомиться с историей одного типического случая, описанного Гауппом и известного всем психиатрам под названием Fall Wagner.

Около 5 часов утра 4 сентября 1913 г. старший учитель в деревне Дегерлох Эрнст Вагнер убил свою жену и четырех детей, заколов их в сонном виде кинжалом. Прикрыв трупы одеялами. Вагнер умылся, оделся, захватил с собой три револьвера и свыше 500 патронов и отправился по железной дороге на место своей прежней службы — деревню Мюльгаузен. Там он поджег несколько зданий, а затем выбежал на улицу и, держа в каждой руке по револьверу, начал стрелять во всех встречавшихся ему жителей. В результате 8 человек были им убиты, а 12 —тяжело ранены. Только когда он расстрелял все бывшие у него наготове патроны и револьверы оказались пустыми, удалось в тяжелой борьбе его обезоружить, причем он получил столь тяжкие повреждения, что первое время казался мертвым. Ввиду странности мотивов, выдвинутых им в объяснение этого кровавого преступления, было произведено психиатрическое его испытание, которое дало такие результаты.

Вагнер оказался чрезвычайно отягощенным наследственно как со стороны отца, так и со стороны матери. В детстве он был очень чувствительным, о5ид-ЧИРЫМ и самолюбивым мальчиком. Крайняя правдивость не оставляла его даже тогда, если за правду грозило ему наказание. Он был щепетильно верен своему слову. Очень рано появились у него тяготение к женщинам, богатая и неукротимая фантазия и страсть к чтению. В учительской семинарии, где он учился, его отличали духовная самостоятельность, повышенное чувство собственного достоинства, любовь к литературе и крайняя добросовестность в отношении к своим обязанностям. Рано приобрел он безнадежный взгляд на жизнь: «Самое лучшее в этой жизни — никогда не родиться,— записывает он 17-летним юношей в альбом одному своему товарищу,— но если родился, надо упорно стремиться к цели». 18 лет Вагнер попал во власть порока, который оказался роковым для его судьбы,— под влиянием повышенной половой возбудимости он начал заниматься онанизмом. Упорная борьба, которую он повел против своей слабости, оказалась безуспешной. С этого времени его чувство собственного достоинства и его откровенная правдивость получили сильнейший удар, а пессимизм и наклонность к ипохондрическим мыслям — благоприятную почву для развития. Впервые личность его испытала глубокий внутренний разлад между приобревшим отныне господство в его душе чувством вины и самопрезрения и прежним эстетизмом, влечением к женщинам и высоким мнением о себе. Он начал подозревать, что товарищи замечают его тайный порок и насмехаются над ним. Однако этот душевный конфликт не оказал заметного влияния на его успехи и внешние отношения с людьми. Он прекрасно сдал первый учительский экзамен и поступил на службу помощником учителя. Отношения с товарищами по службе у него установились хорошие: они считали его за добродушного, хотя несколько заносчивого и слишком обидчивого молодого человека. Однако вследствие своего самомнения он скоро имел столкновение со старшим учителем, вследствие чего был переведен в другое место—деревню Мюльгаузен. Связи с женщинами у него начали возникать довольно рано. Тем не менее онанизм несмотря на всю свою борьбу с этим пороком и попытки лечиться он не мог бросить даже в возрасте 26—27 лет. Больше чем за 10 лет до преступления, под влиянием винных паров,— а в это время, чтобы заглушить укоры совести, он стал порядочно пить,— он, возвращаясь из трактира домой, несколько раз совершал содомистические акты. С тех пор главным содержанием его мыслей и чувств стали угрызения совести по поводу этих отвратительных поступков. Как он, человек с художественным вкусом, с высокими нравственными стремлениями, с его честолюбием и презрением ко всему неблагородному, поддался такому дикому противоестественному влечению! Страх, что его содомия будет открыта, снова сделал его чрезвычайно подозрительным, заставив боязливо, недоверчиво присматриваться и прислушиваться к лицам и разговорам окружающих. Уже имея на своей совести этот грех, Вагнер сдал свой второй учительский экзамен, причем, опасаясь быть арестованным, все время носил в кармане револьвер,— при аресте он собирался застрелиться. Чем дальше, тем его подозрительность росла все сильнее и сильнее. Мысль, что его сношения с животными подглядели, начала неотвязно его преследовать. Ему стало казаться, что все уже известно и что за ним установлено специальное наблюдение. Если при нем разговаривали или смеялись, то у него сразу возникал опасливый вопрос, не о нем ли разговор и не над ним ли смеются. Проверяя свои ежедневные наблюдения и обдумывая их мельчайшие детали, он все более укреплялся в основательности таких мыслей несмотря на то, что по его собственным словам ему ни разу не удалось услыхать ни одной фразы, которая бы вполне доказывала его подозрения. Только сопоставляя взгляды, мимику и отдельные движения сограждан или толкуя в особом смысле их слова, он приходил к убеждению в несомненности отношения всего этого к себе. Ужаснее всего казалось ему то, что тогда как он сам мучился жестокими самообвинениями, проклинал и казнил себя, окружающие безжалостно обратили его исключительно в предмет всеобщих насмешек. С этого времени- вся картина жизни стала представляться ему в совершенно извращенном виде; поведение мирных обывателей Мюльгаузена, вовсе не подозревавших душевной драмы Вагнера, в его представлении приобретает характер намеренного над ним издевательства. Дальнейшее развитие бреда перерывается переводом Вагнера в другую деревню. Приняв перевод как наказание, он все-таки первоначально почувствовал облегчение от мысли, что его на новом месте никто не будет знать. Действительно, хотя и там в душе его господствовали глубокий мрак и тоска, однако в течение 5 лет он не замечал никаких насмешек над собой. За это время он женился на девушке, с которой случайно сошелся, женился исключительно потому, что считал невозможным отказаться от брака с забеременевшей от него женщиной. Несмотря на то, что теперь Вагнер жил уже вполне нормальной половой жизнью, подозрительность все-таки требовала пищи, и постепенно прежние опасения снова пробудились. Сопоставляя невинные замечания друзей и знакомых, он стал приходить к убеждению, что слухи о его пороках достигли и сюда. Конечно виновниками этого были мюльхгаузенцы, которым мало было самим издеваться над несчастным, а понадобилось делать его предметом посмешища в новом месте. Чувство глубокого негодования и гнева стало расти в его душе. Бывали моменты, когда он доходил до крайних степеней гневного возбуждения, и только начавшая с этого времени зреть у него мысль о мести удерживала его от непосредственной расправы. Любимым предметом его мечтаний сделалось теперь детальное обсуждение задуманного дела. План преступления в мельчайших подробностях был им разработан уже за 4 года до приведения его в исполнение. Двух целей одновременно хотел добиться Вагнер. Первой из них было полное уничтожение его рода — рода дегенератов, отягощенного позором отвратительнейших пороком: «Все, что носит фамилию Вагнер, рождено для несчастья. Все Вагнеры подлежат уничтожению, всех их надобно освободить от тяготеющего над ним рока»,— так говорил он потом следователю. Отсюда — мысль убить всех своих детей, семью своего брата и самого себя. Второй целью была месть — он собрался сжечь всю деревню Мюльгаузен и перестрелять всех ее жителей-мужчин за их жестокое издевательство над ним. Задуманное Вагнером кровавое дело сначала пугало его самого. Чтобы подбодрить себя, он разжигал свою фантазию и мечтал о величии стоящей перед ним задачи, которая обратилась теперь для него в великую миссию, в «дело всей его жизни». Он вооружился надежным оружием, в лесу научился стрелять, приготовил кинжал для убийства жены и детей, и однако, всякий раз. как думал приступить к выполнению своего плана, непреодолимый ужас охватывал его и парализовывал его волю. После убийства он рассказал, как часто ночью стоял он у постели детей, стремясь преодолеть внутреннее сопротивление, и как моральная невозможность этого дела всякий раз отпугивала его. Постепенно жизнь сделалась для него непереносимым мучением. Но чем глубже становятся тоска и отчаяние в душе Вагнера, тем больше кажется ему число его врагов и тем величественнее поставленная задача. (История болезни в этой части взята по переводу, приведенному в книге П. М. Зиновьева «Душевные болезни в картинах и образах».)

Для понимания сущности изменений при паранойе очень интересна дальнейшая судьба больного. После того как судом он был признан душевнобольным и невменяемым, он 6 лет пробыл в психиатрической больнице, когда был снова освидетельствован Гауппом. Оказалось, что он сохранил душевную живость и правильность поведения и не обнаруживал никаких признаков слабоумия или отупения. По всем признакам диагноз шизофрении приходилось отвергнуть самым решительным образом. Дальнейшего развития бреда не наступало и, наоборот, можно было констатировать известное ослабление его и сознание болезненности по крайней мере некоторых своих переживаний. Он заявлял врачу: «Мои уголовные действия проистекли из душевной болезни… может быть, никто больше меня не сожалеет о мюльгаузенских жертвах». Таким обра-8ом значительная часть бреда, возникшая на почве тяжелых переживаний, связанных с жизненными конфликтами, корригировалась так, что при поверхностном знакомстве с больным можно было бы думать о полном выздоровлении. В действительности же бредовые установки остались прежними, равно как и личность сохранила свою прежнюю паранойяльную структуру. Успокоению больного и побледнению его бреда несомненно способствовали тюремное заключение и последующее пребывание в психиатрической больнице. За это время он много работал, продолжал свои прежние литературные и стихотворные опыты и в частности написал драматические произведения, в одном из которых героем вывел себя; он написал также большую автобиографию. Для понимания генеза бреда имеет значение, что главную роль играла болезненная интерпретация действительных фактов, не имевших того значения, которое приписывал им больной. Характерны следующие его заявления: «Некоторые разговоры я мог понимать так, как будто говорят обо мне, ибо бывают случайности и ни к чему не относящиеся вещи, которые, принимая во внимание некоторые обстоятельства, могут представиться имеющими значение и определенную цель; мысли, которыми полна голова, охотно помещаешь в головах других». При таком как будто критическом отношении к наиболее ярким своим бредовым идеям он сохранил свою прежнюю подозрительность и при малейшем поводе начинал думать, что окружающие его высмеивают.

В генезе болезненных явлений в данном случае, как это вообще бывает при паранойе, имело место комбинированное действие тяжелой наследственности, относительно высокой одаренности, психических влияний, связанных с жизненными неудачами, которые особенно сильно действовали на молодого и гордого учителя. Заслуживает внимания в этом случае и наличие горделивых идей величия. В описаниях паранойи в прежнем смысле, которое можно найти в старых руководствах по психиатрии, есть указания на трансформацию бреда преследования в бред величия, которая будто бы всегда наступает в известном периоде развития. Эта трансформация в форме какого-то перелома болезни, приуроченная к определенному времени, едва ли когда-нибудь имеет место, но зерно истины в наблюдениях старых психиатров имеется. Бред величия иногда генетически как бы вытекает из бреда преследования. Очень ясно говорит об этом тот же Вагнер: «Бред величия, выступающий в моих произведениях, представляет естественную реакцию на мою депрессию».

Паранойя в том смысле, как теперь приходится ее понимать,— не частое заболевание. По Крепелину 40 % всех заболеваний, характеризующихся паранойяльными симптомами, относится к шизофрении, несколько больше этого—к парафрениям, и только небольшой остаток приходится на паранойю. По Бумке этот остаток исчисляется в 3—4 % всех психозов этой группы. Бумке всю группу парафрении относит (в учебнике издания 1930 г.) без каких-либо оговорок к шизофрении. Об относительной частоте паранойи и положении ее в ряду других заболеваний может дать представление следующая таблица, взятая из монографии К. Kolle (Die primдre Verrьcktheit, 1932). За период 1904—1922 гг., когда Крепелин был директором Мюнхенской клиники, на 30 тысяч приблизительно поступивших больных приходилось с диагнозами:

 

Мужчины

Женщины

а) Паранойя

12

4

б) Бред кверулянтов

10

3

в) Параноидные психопаты

14

11

г) Тюремные параноиды

18

д) Индуцированный бред

2

2

е) Алкогольный бред ревности

23

ж) Бред преследования у тугоухих

12

13

Большая часть, приблизительно три четверти заболеваний, приходится на мужчин. Начало болезни обыкновенно падает на возраст после 30 лет.

66 случаев Колле в этом отношении распределяются следующим образом:

Возраст……

30 л.

35 л.

40 л.

45 л.

50 л.

Старше 50 л.

Число случаев…

3

2

17

15

14

15

Как правило, наблюдается тяжелое наследственное отягощение. Естественно поэтому, что в нервно-психической организации субъекта, заболевающего впоследствии паранойей, с самого начала обнаруживаются черты, дающие право говорить о наличии психопатии. Сравнительно нередко отмечаются те или другие сексуальные извращения.

Течение паранойи, как мы видели на примере Вагнера, хроническое, частью постепенное, но в значительной степени характеризуемое отдельными вспышками, стоящими в связи с жизненными конфликтами.

В отдельных случаях акцент приходится ставить то на конституциональных особенностях, то на реактивных изменениях, то на болезненном развитии всей личности. Так как в сконструировании картины болезни играют роль ситуационные моменты, которые естественно могут быть очень разнообразны, то клиника паранойи, понимая ее даже в тех сравнительно ограниченных рамках, в которых понимают теперь паранойю, довольно разнообразна. Керер различные паранойяльные картины схематически сводит к следующим группам:

1) привычные паранойяльные установки (иные названия—параноические психопаты или конституции);

2) хроническая, непрогрессивная паранойя;

3) параноические реакции (параноические ситуационные психозы и фазы);

4) хроническое, параноическое развитие.

Особенности этих форм видны из самых названий. В пояснении нуждаются только две группы. Хроническая, непрогрессивная паранойя занимает промежуточное положение межу конституцией и развитием. В этих случаях бред без дальнейшего развития, но и без коррекции остается в качестве чего-то стойкого на длительный период жизни.

По нашим наблюдениям паранойяльные картины (paranoische Zustдnde Керера) в общем с тем же по существу генезом, т. е. сводящиеся к реакции-личности на жизненные переживания и к ее своеобразному развитию, могут наблюдаться на фоне и других конституций. В особенности легко представить себе развитие паранойяльных картин на фоне эпилептической или эпилептоидной психики с ее стеничностью, эгоцентрическими установками. и с наклонностью к застреванию отдельных мыслей, в особенности из разряда сверхценных. Такие же условия можно встретить у циклоидных личностей в пожилом возрасте. При наличии травматизирующей ситуации мы видели несколько ярких случаев того и другого типа.

В прежнее время, когда паранойя понималась ^очень широко, различали несколько отдельных форм ее—типический бред преследования, религиозное помешательство, эротическое помешательство, бред изобретений и пр. Генеалогическое изучение указывает на их родство с парафренией и следовательно с шизофренией. Типический бред преследования и по клинической картине соответствует так называемой систематической парафрении. С другой стороны, не столько по клинической картине, сколько по механизму развития к паранойе может быть отнесен бред сутяжничества, или бред кверулянтов. В этом случае дело начинается с того, что больной очень болезненно воспринимает какую-нибудь действительно причиненную ему несправедливость, иногда зафиксированную постановлением суда. Он считает необходимым добиться справедливости, подает жалобы в суд, добивается разбирательства дела и, неудовлетворенный его исходом, переносит его в высшую инстанцию. Он начинает думать, что неблагоприятный для него поворот дела не случаен, а объясняется происками его недоброжелателей и прямых врагов, которые сговорились между собой, образовали целую шайку, подкупают судей, действуют на них угрозами и всячески стараются утопить больного. Все больше волнуемый неудачами и страдая при своей болезненной обидчивости от уколов самолюбия, он теряет равновесие, сам делает различные несправедливости и ошибки, которые еще больше осложняют его положение. Все время он занят своими судебными делами, носит с собой целую кипу бумаг, жалоб, копии судебных приговоров, справок. Естественно поэтому, что его материальное положение все больше страдает, так как заняться каким-нибудь продуктивным трудом он не в состоянии. Так обыкновенно проходит вся жизнь, и только физическое ослабление и упадок энергии, приходящие с возрастом, приносят известное успокоение. Возможны однако при изменении жизненной ситуации, например при переезде в другой город, значительные, хотя и временные улучшения.

Распознавание паранойи

При отграничении паранойи от сходных по внешней форме заболеваний нужно помнить об основном в данном случае признаке—развитии бреда на почве болезненного развития личности в результате каких-нибудь тягостных для больного коллизий. Если возникают новые бредовые идеи, которые не стоят ни в какой связи с первоначальным конфликтом, то диагноз паранойи становится сомнительным и приходится думать о параноидной форме шизофрении или парафрении. Такие же сомнения должны возникать при наличии ясно выраженных галлюцинаций, особенно если они дают материал для развития бреда. Характерным для паранойи нужно считать также сохранность психической живости и правильности поведения, поскольку здесь не замешиваются бредовые установки. В особенности типично для параноиков, что несмотря на сложные и обширные картины бреда они обычно оказываются неплохими практиками и очень хорошо умеют вести свои личные дела. Это конечно говорит также о сохранности их интеллекта. Может представить известные трудности отграничение от некоторых, случаев, когда также реактивно возникают бредовые идеи у психопатических личностей. Фридман и Гаупп говорят об особых легких, абортивных и излечимых формах паранойи. В этих случаях бредовые идеи преследования иногда с ипохондрическим оттенком возникают у лиц с эндогенной нервностью под влиянием внешних моментов. Так как при этом дело ограничивается отдельными идеями и притом относящимися скорее к типу uberwertige Ideen, а не к бреду, причем по отношению к ним скоро наступает полная коррекция, то едва ли здесь можно говорить о паранойе. Также возможно отличение от бредовых воображений дегенерантов. Сутяжный бред приходится иногда отграничивать от психопатов-спорщиков и так называемых псевдокверулянтов. В этих случаях при наличии кверулянтных наклонностей нет собственно никакого бреда. Наличность при бреде кверулянтов известного возбуждения и повышенной эмоциональности заставляет иногда подумать об отграничении от хронической мании, тем более что Шпехт склонен видеть между обоими заболеваниями и внутреннее сродство. Корни паранойяльного заболевания усматривают в недоверии как своеобразном смешанном состоянии из маниакальных и депрессивных моментов. Принимая во внимание условия развития бреда, отграничение вообще возможно. По отношению к бреду кверулянтов больше всего возникает затруднений в связи с тем, что отдельными своими компонентами он примыкает одновременно к разным заболеваниям. Неудивительно, что и принадлежность его именно к паранойе принимается не всеми психиатрами. Крепелин одно время считал его единственно типической формой паранойи. В последнее время он относил его к психогенным реакциям. Нам кажется более правильной первоначальная точка зрения Крепелина, на которой стоит и Бумке, тем более что паранойю вообще мы сближаем с психогенными реакциями на психопатической почве.

О лечении можно говорить только в смысле каких-либо паллиативных мероприятий. Полезны бывают изменение жизненной обстановки, перемена работы и места жительства. Помещение в больницу, которое иногда бывает необходимо ввиду наклонности к совершению антисоциальных действий, обычно ухудшает течение, способствуя укреплению и развитию бреда. Из 66 случаев, тщательно прослеженных Колле, только в 16 оказалось необходимым длительное стационирование.